Петербургские женщины XIX века

Первушина Елена Владимировна

* * *

Свой путь к счастливому браку нашла и Элизабет Августа Мария Агнеса Саксен-Альтенбургская, ставшая женой российского великого князя Константина Константиновича и принявшая имя Елизаветы Маврикиевны.

Эта женщина как нельзя лучше соответствовала идеалу «хорошей хозяйки» — добрая, заботливая и не имеющая интересов вне мужа и семьи. Великий князь — поэт и интеллектуал, приехавший погостить в Альтенбург (он был сыном двоюродной сестры принца Морица, отца Элизабет, т. е. приходился принцессе троюродным братом), очевидно, поразил ее воображение. И в самом деле, какая девушка устоит, когда ей посвящают такие стихи:

Я засыпаю… Уж слабея и бледнея, Сознанье еле властно надо мной, И все еще, как наяву,

дрожа, немея, Я вижу образ твой перед собой. За мной смыкаются действительности двери, Я сплю, — и в царстве призраков и снов Ты мне являешься, пленительная пери, И звуки ласковых я слышу слов. Я просыпаюсь, полн волшебных впечатлений, К тебе протягиваю руки я, — Но расступилися уже ночные тени, Уж воцарилося сиянье дня. И пронеслися мимолетные виденья… И целый день с томлением, с тоской Я темной ночи жду, — жду грез и усыпленья, Чтоб хоть во сне увидеться с тобой!

Вероятно, сердце юной и скромной альтенбургской принцессы сдалось без боя, более того, она проявила достаточную настойчивость, убеждая родителей, что русский великий князь — это ее судьба. И вот уже Константин Константинович пишет:

Взошла луна… Полуночь просияла, И средь немой, волшебной тишины Песнь соловья так сладко зазвучала, С лазоревой пролившись тишины. Ты полюбила — я любим тобою, Возможно мне, о друг, тебя любить! И ныне песнью я зальюсь такою, Какую ты могла лишь вдохновить.

Но приезд на новую родину сулил принцессе не одно только счастье. Россия неизмеримо больше Альтенбурга, двор — роскошнее и многолюднее, обычаи — строже, недоброжелатели, следившие за каждым жестом и движением новой великой княгини, не упускали ни одной ошибки, ни одного, даже самого малейшего промаха. Бедняжка Элизабет, смущенная и напуганная, постоянно вела себя невпопад: то отказывалась целовать православный крест, потому что ей запретил это протестантский пастор в Альтенбурге, то наоборот, во время свадебной церемонии непрестанно крестилась и перепутала указания священника.

Впоследствии Елизавета Маврикиевна категорически отказалась перейти в православие, говоря, что ее дети получат православное воспитание от отца, сама же она чувствует себя не готовой принять новую веру. Константин Константинович был шокирован таким упорством своей жены в принципиально важном для него вопросе (он был глубоко религиозен).

Семейная жизнь тоже оказалась для великого князя разочарованием. «Со мной у нее редко бывают настоящие разговоры. Она обыкновенно рассказывает мне общие места. Надо много терпения. Она считает меня гораздо выше себя и удивляется моей доверчивости. В ней есть общая Альтенбургскому семейству подозрительность, безграничная боязливость, пустота и приверженность к новостям, не стоящим никакого внимания. Переделаю ли я ее на свой лад когда-нибудь? Часто мною овладевает тоска», — писал великий князь через несколько месяцев после свадьбы.

Но постепенно он понял, что не стоит требовать от жены чего-то превышающего ее умственные и духовные силы, и, наоборот, стоит наслаждаться теми радостями, которые она способна подарить в силу своего характера.

В 1890 году в Павловске он пишет стихотворение «В разлуке», где новое, спокойное и глубокое чувство к жене приобретает четкие очертания:

В тени дубов приветливой семьею Вновь собрались за чайным мы столом. Над чашками прозрачною струею Душистый пар нас обдавал теплом. Все было здесь знакомо и привычно, Кругом все те же милые черты. Казалось мне: походкою обычной Вот-вот пойдешь и

сядешь с нами ты. Но вспомнил я, что ты теперь далеко И что не скоро вновь вернешься к нам Подругою моей голубоокой За чайный стол к развесистым дубам!

С тем же домашним, семейным окружением связаны воспоминания о матери великого князя Гавриила Константиновича: «Обедали мы в чисто семейной обстановке; после обеда отец садился за пасьянс в своем большом кабинете, в котором между двойными рамами жили снегири, которых отец очень любил. Мы располагались вокруг него. Матушка вязала крючком что-нибудь из шерсти. В десять часов она уходила к себе».

Когда для поправки здоровья Константина Константиновича семейство отправляется в Египет, Елизавета Маврикиевна, возможно, не в состоянии оценить египетские древности и произведения искусства взглядом знатока, но она неизменно сопутствует мужу во всех его прогулках.

^{Вел. кн. Елизавета Маврикиевна}

«Родители были очень в духе, в особенности — матушка, — пишет Гавриил Константинович. — Она была счастлива быть все время с отцом и тем, что никто им не мешал, как это зачастую бывало дома. Обычно, живя в Павловске, отец часто ездил в Петербург и не всегда знал, вернется ли обратно в тот же день, или будет принужден ночевать в Мраморном дворце. Матушке была очень неприятна эта постоянная неизвестность, и она тоже старалась выезжать в Петербург, когда отец там оставался… После утреннего кофе мы шли гулять. Матушка тоже ходила с отцом и со мной. Иногда я ездил верхом в сопровождении араба. Иной раз после дневного кофе, который я пил на веранде, мы ездили по Нилу на лодках. Эти прогулки на лодках были большим удовольствием. Мои родители их очень любили. На веслах сидели молодые арабы. Побыв в Ассуане более месяца, мы поехали в Люксор, который находится между Ассуаном и Каиром. Там мы тоже остановились в большой гостинице, на берегу Нила. Подле Люксора сохранилось много остатков египетских древностей. Мы каждый день их осматривали, видели аллею сфинксов и много очень интересных храмов, вернее — развалин храмов. Были также и в так называемой Долине Царей».

^{Вел. кн. Константин Констанинович}

Особенно близка была Елизавета Маврикиевна с дочерьми — Татианой и Верой. Когда старшая дочь выбрала в мужья грузинского князя Константина Багратион-Мухранского, что вызвало недовольство в императорском семействе, мать помогла ей не только словом, но и делом. «Матушка очень грустила о Татиане и не знала, что придумать, чтобы ей доставить удовольствие. Она послала свою камерфрау, Шадевиц, купить для Татианы книжку о Грузии. Ей дали единственное, что было: маленькую беленькую брошюру грузинолога проф. Марра: „Царица Тамара, или Время расцвета Грузии. XII век“. Проф. Марр в ней защищает царицу Тамару от общепринятого о ней понятия, будто она была не строгих правил, и повествует о том, как никогда, ни до, ни после, Грузия не доходила до такого расцвета во всех областях своей жизни: поэзии, музыки, строительства и государственного управления. Он отмечал нищелюбие царицы, ее заботу о церквах, которые она снабжала книгами, утварью, ризами…

Прочитав эту брошюру, Татиана полюбила святую и блаженную царицу Тамару, помолилась ей, любившей и защищавшей Грузию, за ее прямого потомка — князя Константина Багратиона. И вскоре Государь разрешил Багратиону вернуться и увидаться с Татианой в Крыму», — вспоминает Гавриил Константинович.

А вот что пишет о матери находившаяся с ней до конца жизни младшая дочь Вера: «Всегда ровная, с большим чувством юмора, поэтическая натура. Всей душой полюбила Россию. Много занималась благотворительностью и стояла во главе Синего Креста — опека над сиротами и бездомными детьми. Во время Первой мировой войны заботилась о раненых, имела в Павловске свой лазарет. Также, по возможности и несмотря на очень трудное и деликатное положение, не забывала немецких военнопленных. Ее такт и мудрость могли быть примером многим».