Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
Ещё недавно он вольно гулял по улицам столицы к был принят во многих петербургских салонах. Теперь быль казалась небылью. Вспомнилось, как торопливо дописывались страницы книги. Он жил ею. Страницы книги дышали правдой. Вспомнилось, как собирал ополчение для защиты отечества от притязаний шведов. Под знамёна национальной гвардии шли и те, кого он защищал в книге, — беглые, помещичьи крестьяне. Гвардия вооружалась. Она готова была на любые подвиги. Это были для него дни, наполненные делами, заботами.
Из
Он видел, слышал и чувствовал всем сердцем, как вокруг него нарастала волна захватывающих событий, и не мог не действовать. Во флигеле, в небольшой и тесной комнате с двумя окнами, выглядывающими в сад, заваленной бумагами, ящиками с литерами, пропахшей чадом сальных свеч, табаком и типографской краской, днём и ночью стучали печатные станки. Товарищи по службе: таможенный надзиратель Александр Царевский и досмотрщик Богомолов помогали ему. При слабом освещении они по целым ночам не выходили из домика на Грязной улице, переписывали набело рукопись и набирали её. Он сам вычитывал корректуру. И как только вычитанные листы были готовы к печати, камердинер Пётр Козлов и дворовый Давыд Фролов — крестьяне из отцовского села Аблязово — старательно печатали «Путешествие».
В мае были сброшюрованы первые экземпляры книги. Они поступили в продажу к купцу Герасиму Зотову без указания имени автора. Книга произвела впечатление. О ней заговорили в столице.
А дальше всё свершилось молниеносно. Первым принёс ему городские слухи Александр Царевский. Это было утром. Над Петербургом, затянутым густым, как вата, туманом, с опозданием вставало солнце, и день от этого словно начинался позднее.
Радищев направлялся на службу. Царевский встретил его у подъезда.
— Неизвестные люди допытывались у Герасима Кузьмича о сочинителе книги, — встревоженно оказал Царевский, — рыскают, как собаки…
Радищев крепко сжал руку Царевского.
— Вынюхивают следы, — с тревогой продолжал Царевский.
— Не надо об этом, — попросил Александр Николаевич.
Они переступили порог таможни, обеспокоенные, оба молчаливые и угнетённые слухами, распространявшимися в городе.
В тот же день Радищева вызвал к себе в кабинет президент коммерц-коллегии. Граф Воронцов, под руководством которого долгие годы после возвращения из Лейпцига работал Александр Николаевич, относился к нему приязненно и с большим уважением. Воронцов был возбуждён.
— Её императорское величество узнала о книге… Изволила читать… Нашла её наполненною разными дерзостными выражениями…
Воронцов был в сильном волнении и говорил с большими паузами.
— Граф Александр Андреевич уведомил меня, до её величества дошёл слух и о сочинителе…
Радищев сразу понял, что грозит ему за издание книги. Мгновенно пронеслись мысли о семье, детях, о судьбе соучастников. Он тут же решил всё взять на себя и отвечать за всё один.
— Ваше сиятельство… — он порывался высказать то, что думал.
— Чистосердечное признание — единственное средство облегчить участь… —
Президент коммерц-коллегии отошёл к окну, порывистым движением руки вытянул из кармана платок.
— Будьте благоразумны во всём, — добавил он и жестом дал понять, чтобы оставили его одного. Радищев почти выбежал из кабинета, мгновенно очутился на площади. «Скорее домой», — торопил его внутренний голос.
Камердинер Пётр Козлов открыл парадную дверь и удивился столь необычному появлению своего господина.
— Что больно рано, Александр Николаевич? — спросил он.
Радищев не ответил, занятый мыслями о том, какие меры предосторожности следует ему принять… «Должно случилось что по службе», — подумал Козлов. Он никогда ещё не видел Радищева таким озабоченным и расстроенным.
Закрыв парадную дверь, камердинер последовал за Радищевым к домику, где помещалась типография. Навстречу им шёл с метлой Давыд Фролов, только что закончивший уборку сада. Взглянув на торопливо шагавшего Радищева и следовавшего за ним Петра, Фролов в недоумении посторонился. Александр Николаевич, не заметив его, прошёл мимо.
— Не в духе? — тихо спросил Фролов у Козлова, поровнявшегося с ним.
— Чем-то расстроен, — отозвался тот, — видать, несчастье стряслось…
— Пронеси бог.
Они следом за Радищевым прошли в домик. Александр Николаевич стоял перед отпечатанными книгами, лежавшими на полках, на столе, на полу возле печатного станка. Он держал в руках книгу, словно рассматривал своё детище вновь, решая какой-то важный и значительный вопрос, занимавший его в эту минуту… Ему показалось, что он стоит уже долго в нерешительном и бездейственном положении. Эта мысль подстегнула Радищева, и он с силой разорвал свой труд на две части.
— Александр Николаевич, остановитесь, — услышал он голос камердинера сзади себя и быстро повернулся.
Широко раскрытые глаза Козлова спрашивали, что он делает, и ждали ответа. И Радищев поспешил сказать:
— Так нужно, друзья мои… Давыд, дай скорее мне огонь…
В комнате ярко запылал камин. Радищев рвал и бросал свою книгу в огонь. Он видел, как нехотя это делали слуги, и сначала не понял, почему они медлили сжигать многолетний плод его бессонных ночей.
В тот момент Радищев не отдавал себе ясного отчёта, для чего он сжигал книгу. Это было уже бессмысленным поступком в его положении. Книгу читала императрица, как сказал Воронцов, испугалась, значит поняла, какая взрывная сила таится в его сочинении.
Он поддался минутной слабости, и испуг взял верх над разумом. Ему скорее следовало раздать книгу народу, чтобы читали её те, к кому она обращена, чем сжигать её.
Пламя в камине стихло, пепел, тускнея, осел от последней книги, брошенной в огонь. Непоправимая ошибка была совершена. Теперь поздно было об этом думать и раскаиваться в совершённом поступке… Радищев с тревогой подумал о семье. Что будет с его детьми после того, как его арестуют и разлучат с ними?..
Не задерживаясь более, он выехал на дачу, где с детьми жила Елизавета Васильевна, старавшаяся заменить им покойную мать. Занятый печатанием книги, он давно не видел свояченицу и детей.