Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
Хозяйка того дома вышла из ворот.
— Несчастненькие, горе-горькие заключенники, — проговорила она, — вот вам моя копейка не щербатая! Чем богата, тем и рада!
— Денежка-молитва, что острая бритва, все грехи сбреет, — ответил ей арестант и направился дальше.
В избу вошли ямщики.
— Кони заложены…
С тяжёлой, словно сделавшейся свинцовой, головой Радищев оторвался от окна.
— Будем трогаться.
Слуги стали укладывать в возки узелки и поклажу.
Минут через пятнадцать
Толпа колодников брела по пыльной дороге. И безмолвное арестантское шествие без милосердной песни, похожей на стон, врезавшейся в душу Радищева, производило не менее тяжёлое впечатление.
Арестантская партия была давно позади, а Радищев с Рубановской, подавленные этим зрелищем, ещё долго не могли избавиться от боли, щемившей их сердца.
И снова расстилались ковыльные степи. Огромные пастбища Барабы поражали Радищева своим богатым разнотравьем. На все четыре стороны лежали угодья жирной и плодородной земли. Поставить бы их на службу человеку. Заселить бы их вольными и трудолюбивыми землепашцами. Какое богатство они принесли бы отечеству! Но необъятные, чуть унылые просторы Барабы, над которыми гуляли облака с дымчатыми каёмками, а в густой траве прятались желтобурые лисы, были редко заселены. Чудесные угодья скучали по труду землепашца, умеющего отдавать земле всю свою душу.
От наблюдательного Александра Николаевича не ускользало, что развитию животноводства в Барабе мешала заразная болезнь, именуемая здесь летучей язвой.
Ему говорили, что болезнь без разбору косила людей, животных и не щадила птиц.
Идут белые гуси с озера, лениво и нехотя переставляя красные лапки, ткнутся чёрными клювами в землю и больше не встают; сидят курицы на насесте, вытянут головку с маленькими помутившимися пуговичными глазками и, словно задыхаясь от жары, упадут вниз, как подстреленные.
Возвращается стадо с выгона в деревню; приотстанут корова, нетель, бычок, взревут надрывно, повалятся на бок, высунут почерневший язык и, прикусив его, так и издохнут.
Не щадил мор и человека. Идёт крестьянин с поля домой и, не доходя до своего двора, вскрикнет раз, другой, и прихватит его смерть в сидячем положении.
Страшна и неотвратима была эта летучая язва. Она напоминала Радищеву чуму, вспыхнувшую в Москве лет двадцать назад и занесённую, как уверяли тогда медики, солдатами из Турции.
Экипажи Радищева без остановки катили дальше. Александр Николаевич торопил ямщиков быстрее проехать места, где свирепствовала моровая болезнь. Особенно настаивала на этом Рубановская, напуганная мёртвым видом деревень. Крестьянские избы с окнами, закрытыми ставнями, заросли беленой и крапивой; пустые дворы
— Боже, как страшно мне, — шептала Елизавета Васильевна, прижимаясь к Радищеву, — человек — слабое существо, смерть подкарауливает его денно и нощно.
— Опасность заразы миновала, — успокаивал её Александр Николаевич, сам неуверенный в том, что говорит.
— Язва летучая, кто предохранит от неё?
Радищев глубоко задумывался над неумолимой болезнью, причиняющей неисчислимые бедствия людям, и досадовал, что наука ещё слаба была противостоять ей.
Перед самой Обью экипажам Радищева повстречались ямские подводы. Взмыленные лошади вяло переставляли ноги. На телегах стояли окованные железом небольшие ящики, привязанные толстыми верёвками. На ящиках сидели угрюмые солдаты с ружьями, зажатыми между коленями.
На передней подводе усатый капитан в треуголке махал рукой и, как только экипажи Радищева совсем приблизились, грозно крикнул:
— В сторону!
Ямщики свернули с дороги и остановились, чтобы переждать, когда пройдут, ямские подводы.
— Откуда они? — спросил Радищев у своего ямщика, внимательно рассматривая окованные ящики с сургучными печатями, солдат с бронзовыми от солнца и степных ветров безразличными лицами.
— С Колывано-Воскресенских заводов, золотишко Змеевских рудников везут в столицу.
Александру Николаевичу представился монетный двор, Санкт-Петербург со своей жизнью, шумевшей от него теперь за тысячи вёрст.
— Золото? — Елизавета Васильевна удивлённо приподнялась на сиденье, чтобы посмотреть на подводы, вытянувшиеся по дороге, и наивно проговорила:
— Я никогда не думала, что золота так много…
Радищев усмехнулся.
— Его мало, Лизанька. Чтобы погасить долги государственные, обозы сии удесятерить надобно…
— Бывал я в Колывани, — неожиданно сказал ямщик, — ведомо, как золотишко копают, — он тяжело вздохнул, — ад кромешный, упаси господи вольно туда попасть. Убийцы да воры в змеевских ямах золотишко ковыряют…
— Боже, какие ужасы! — воскликнула Рубановская и невольно ощупала свой перстень.
— Давно бывал? — поинтересовался Радищев.
— Давненько, барин, ещё парнем ходил…
Александру Николаевичу захотелось спросить ямщика о механикусе Ползунове, вспомнившемся сейчас по ассоциации. Быть может, ямщик встречал этого чудесного создателя огневой машины, разговаривал с ним, знал его.
— Не доводилось встречать Ползунова?
— Не доводилось, барин, а говорят, большой выдумщик был, от скуки на все руки мастак. Машину его огневую глядел. Страшно и забавно, как он додумался-то нечистую силу запрячь…