Петербургский рубеж. Внутренний фронт
Шрифт:
– Ваши императорские высочества, ваше высокопревосходительство, прошу прощения за небольшое опоздание, задержался по делам службы.
Наместник Алексеев кивнул головой, давая понять, что молодой человек замечен и прощен.
– Ваши императорские высочества… – Алексеев посмотрел на Сандро, Михаила и Ольгу, – позвольте представить вам героя дела при Элиотах, поручика морской пехоты Никитина Сергея Александровича.
Сандро и Михаил по очереди пожали поручику руку. Но когда он подошел к Ольге, та вздрогнула и как-то неловко подала руку для поцелуя.
– Их Императорское Высочество сегодня утром наблюдала нашу разминку, – сказал поручик, коснувшись губами
– Да… – пробормотала Ольга и неожиданно для себя покраснела.
Дальнейший завтрак проходил для Ольги как во сне. Время от времени она поглядывала на сидящего напротив поручика и заливалась краской. Наместник Алексеев воспользовался случаем и, поглядывая на Ольгу, принялся своими словами, но довольно близко к тексту, излагать боевое донесение командира крейсера «Баян» Роберта Петровича Вирена о деле при Элиотах. И поручик Никитин в этом изложении выходил полубогом, а его бойцы – дружиной былинных героев, наполовину перебивших, наполовину пленивших вдесятеро превосходящий их японский гарнизон островов. Сам же поручик при всех похвалах в свой адрес делал каменное лицо и притворялся, что разговор вообще не о нем. Ольга, напротив, все больше смущалась.
Выручил ее Михаил. Едва дождавшись конца изложения военных подвигов, он вдруг сказал:
– Господа, я долго думал о своем положением среди вас. Я не дипломат, как Сандро, и не могу принести России пользы на этом поприще. Также, в отличие от моей сестры, я мужчина, и честь не позволяет мне находиться в стороне, когда идет война. Я не моряк, и не могу принести пользы на корабле… Возможно, мне однажды придется стать императором, но как я могу командовать, если не умею подчиняться? Господин Никитин, прошу взять меня на обучение в вашу часть…
В салоне повисла тишина. Ошарашены были все: и Сандро, и Наместник, но в первую очередь Ольга. С лица поручика морской пехоты соскользнула маска вежливой любезности и он серьезно сказал:
– Поздравляю вас, ваше Императорское Высочество, это шаг не мальчика, но мужа. Я, конечно, доложу адмиралу Ларионову, но не вижу каких-либо причин, способных воспрепятствовать вашему желанию. Попрошу вас прибыть на «Сметливый» за час до полудня, там вас осмотрит корабельный врач и сделает некоторые анализы.
– Я абсолютно здоров, господин поручик, – вспыхнул Михаил.
– Это стандартная процедура, – успокоил его Никитин, – без этого мы не сможем разработать для вас индивидуальный курс подготовительных тренировок. Уж поверьте, вылепить из вас настоящего морского пехотинца будет стоить немалого труда, и в первую очередь для вас самого. Легко не будет, это я вам обещаю. Не уповайте на то, что вы и так всю жизнь в строю. Ваши навыки кавалериста вам почти не пригодятся. Но, зная ваше упорство и желание, думаю, что шанс у вас имеется. – Поручик морской пехоты пожал руку наследнику Российского престола. – Думаю, что в старости я буду гордиться тем, что когда-то был вашим наставником. Честь имею!
– Честь имею, господин поручик, – ответил успокоившийся Михаил. – Думаю, что ни я, ни вы не пожалеем об этом решении.
Остаток завтрака прошел почти в абсолютном молчании, даже Наместник стал вдруг молчалив и задумчив. Как грозовая туча, на хрупкий мир накатывались грозные события, только никто не мог сказать, какие именно…
25 (12) февраля 1904 года. Полночь. Тверь. Поезд литера А.
Капитан Тамбовцев Александр
Вот так, «с шутками и прибаутками», и доехали мы до Первопрестольной. Но в ней останавливаться не стали. Обогнув Москву по кольцу, наш поезд вышел на ветку, ведущую к Питеру, и бодро помчался к цели нашего затянувшегося путешествия.
Я стоял у окна и смотрел в ночную тьму. Почему-то вспомнилась поэма Некрасова, посвященная этой железной дороге. И слова:
Славная осень! Морозные ночи,Ясные, тихие дни…Нет безобразья в природе! И кочи,И моховые болота, и пни –Всё хорошо под сиянием лунным,Всюду родимую Русь узнаю…Быстро лечу я по рельсам чугунным,Думаю думу свою…Да, думы в голову лезут разные. Мы уже на финишной прямой. Еще немного – и мы в моем родном городе. Как там нас встретят? Не думаю, что плохо, но все равно кошки скребут на душе.
Видимо, мое настроение передалось и Нине Викторовне. Она тихо подошла ко мне сзади, и шепнула на ухо:
– Васильич, не волнуйся, все будет хорошо! Ведь мы провалились на сто лет назад не для того, чтобы завалить свою миссию. Должна же быть во всем этом какая-то высшая справедливость!
Я покивал головой, соглашаясь, и продолжал смотреть в окно. Поезд миновал Клин. Мелькнули тусклые станционные фонари, закутанный в башлык жандарм на перроне – и снова за окнами темнота. Опять вспомнился Некрасов:
Да не робей за отчизну любезную…Вынес достаточно русский народ,Вынес эту дорогу железную –Вынесет всё, что господь ни пошлет!Вынесет всё – и широкую, яснуюГрудью дорогу проложит себе.Жаль только – жить в эту пору прекраснуюУж не придется – ни мне, ни тебе.Отчего-то сжало сердце. Ох, и часто оно стало у меня шалить в последнее время. Вроде не старый еще, а вот…
Скоро Тверь. Здесь наш поезд постоит некоторое время в ожидании смены паровозов и проверки букс и колес. Бывал я и в советском Калинине, и в постсоветской Твери. Красивый город, и Волга в нем такая маленькая-маленькая, даже по ширине меньше нашей Невы.
Вот и бывший стольный город Великого княжества тверского… Однако уже полночь. Поезд дал гудок и стал притормаживать. Перрон был пуст. Похоже, к прибытию нашего «литерного» здешние полицейские и жандармы удалили всех припозднившихся пассажиров, дабы избежать каких-либо роковых случайностей. Да и лишние глаза, которые могут заметить нашу чудо-технику на платформах, тоже ни к чему.