Петербургский сыск, 1874 год, апрель

Москвин Игорь Владимирович

– Так что ты задумал?

– Да проверить кое—что надо, – уклонился от ответа Путилинский помощник.

– Ну, смотри, – добродушно сказал Орлов и направился отправлять в Кронштадт телеграмму.

Вечером Мария Алексеевна прочитала телеграмму Венедикту, который насупился и наотрез отказался ехать в столицу, отговариваясь тем, что в прошлый раз натерпелся в анатомическом при опознании брата. Женщина всхлипнула и, прижимая руку с платком к сухим глазам, повышенным тоном запретила

сыну даже думать, что он не поедет.

– Поедешь, – добавила она, – вдруг новые известия, которые нельзя доверить почте.

– А как же гимназия?

– Я напишу письмо инспектору, – подвела черту под разговором госпожа Мякотина.

Венедикта в столице никто не встречал. Юноша не стал тратить деньги на извозчика, а направился до сыскного отделения пешком, решив сэкономить выданные матушкой деньги, благо было недалеко. Именно по этой причине появился в дверях полицейского участка не в полдень, а в половину первого.

Статский советник Степанов с раскрасневшимся лицом выговаривал Жукову за то, что тот обещал задержать Еремея Петровича не более, чем на пять минут, а прошёл почти час и если через четверть часа лицо, которое хотел показать Миша, не появится, то он удаляется, ибо надо ехать на службу.

Путилинский помощник, не менее покрасневший, нежели статский советник, безропотно выслушивал стенания последнего и совсем был не рад такому повороту событий. Про себя честил и себя за столь рискованное предприятие, и статского советника, трясшего своей бородой, и опаздывающего Венедикта. Уже готов сдаться, когда, наконец, в сыскном отделении появился Мякотин—младший.

– Ничего сказать не могу, хотя, – задумался статский советник, – определённо похож, – и так прошептал прямо в ухо Жукову, который не выдержал такого измывательства, а поморщился от шипящего голоса, но в глазах, тем не менее, загорелись не толькоогоньки, но и нескрываемое удивление.

– Скажите, так похож или нет?

– Определённо, – видимо слово было из наиболее употребляемых Еремеем Петровичем, – я его узнал бы из тысячи таких же, но…

– Господин Степанов, – нервничал Миша, так вы узнали или нет?

– Считайте, что узнал.

– Ошибки быть не может?

– Юноша, – нотки снисходительности звучали в голосе государственного чиновника, – ошибиться может каждый, ибо правильно говорит народная мудрость, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

– Благодарю, господин Степанов, за помощь и надеюсь, я не слишком обременил вас ожиданием?

– Я рад, – не сдержался статский советник и ироническим тоном добавил сквозь зубы, – что оказался полезен.

– Не смею более задерживать вас.

– Спасибо, благодетель!

Миша задумался, что стоит предпринять в первую очередь: доложить Ивану Дмитриевичу об открывшемся новом обстоятельстве

либо самому проверить, казалось бы нелепую, пришедшую от бессилия, мысль – показать юношу, хотя бы одному из невольных свидетелей, статскому советнику Степанову. Теперь надо идти далее и попытаться представить пред светлы очи кондуктора и славного полицейского Селивана Мякотинского брата. Конечно, предположение дикое, но чем чёрт не шутит. Всяко в жизни бывает. Сколько таких вот «случаев» приходилось расследовать.

Первым делом под благовидным предлогом надо затащить Венедикта в фотографическую мастерскуюгосподина Шенфельда, благо недалеко. Попросить Константина Александровича Шапиро, служившего фотографом, по старой дружбе (с год тому Мише удалось быстро найти преступника, забравшегося в квартиру последнего) пособить в изготовлении портрета. Ведь разъезжать с Мякотиным—младшим не очень сподручно. Во—первых, можно привлечь внимание, а во—вторых, у юноши брат убит и, если нет вины, то получается сыскное отделение пытается переложить вину за преступление на попавшего под горячую руку.

– Венедикт, – Василия Михайлович сидел на стуле, наклонившись вперёд, в одной руке держал чашку с дымящимся чаем, во второй – блюдце, – всё—таки вы с Сергеем были братьями и неужели он никогда ничего не рассказывал о приятелях, не хвастал чем—либо, неужели был до такой степени таинственен, что держал всё в себе?

Юноша отказался от чая и его прибор стоял на краю стола.

– Сергей всегда считал меня за ребёнка, – с обидой произнёс Венедикт.

– Вот именно, старшие имеют слабость похваляться своими подвигами, представляя себя в образе эдакого рыцаря, которому всё не по чём.

– Я не знаю.

– Венедикт, возможно от тех крох, которые ты вспомнишь, будет зависеть, как быстро мы найдём убийцу твоего брата.

Венедикт вздрогнул, втянул голову в плечи и, отводя в сторону взгляд, промолвил:

– Так ничего толком он не говорил.

– Всё—таки, – чашка в руке Орлова слегка подрагивала, но сыскной агент не замечал.

– Ну, были какие—то приятели, которых Сергей скрывал от всех, таинственности напускал, словно герой романов Эмара илиКупера.

– Не поверю, чтобы ты не попробовал выяснить братову тайну.

Юноша побледнел, даже на лбу выступили капли холодного пота, сжал кулаки.

– Видел мельком, – едва слышно произнёс Венедикт и с робостью добавил, – один раз.

– Венедикт, ты, словно на дыбу повешен, каждое слово щипцами тянуть надо. Значит, видел.

– Да.

– Так рассказывай, каких лет, как выглядит, в чём был одет. Ну?

– Ростом, – юноша сглотнул скопившуюся слюну, – повыше моего будет, со светлыми волосами, лицо такое лощённое.

– Примет никаких не заметил? Шрамов, родинок, волосы необычно зачёсаны?