Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
Миша очень удивился, когда протянул руку и увидел перед собою резную дверь, ведущую в сыскное.
Когда прибыл из Обуховской больницы только помощник пристава Андреев, Василий Михайлович понял, что дело, наверняка, раскрыто, маленький свидетель рассказал все о преступнике, которого, видимо, знал и поэтому поиски едва заметных следов, что успел оставить преступник, пригодятся участковым полицейским. Поэтому Орлов не ретировался сразу, как ему передал указание Путилина ротмистр, а объяснил и показал, что нашёл.
Надворный советник Соловьёв отбыл ранее, агенты решили, что им вдвоём показывать одно и то же не очень разумно, когда дел и так невпроворот.
Доктор Мазуркевич проживал в начале Большого проспекта Петербургской стороны в деревянном доме, который он приобрёл недавно, как только позволили средства. Здесь же он принимал больных. Адрес Василий Михайлович выписал себе сразу, как только узнал, что доктор с помощником заверили духовное завещание трактирщика Ильешова.
В дом вели два входа – на одном висела деревянная табличка с краткой надписью большими буквами «Доктор Мазуркевич», на втором маленькая бронзовая с буквами в завитушках «Мазуркевич Фёдор Дмитриевич».
Штабс—капитан не стал раздумывать, а направился к двери с маленькой табличкой, на половину дома, где проживал сам хозяин.
Повернул два раза за рычажок справа от входа. Внутри раздался глухой звон колокольчика. Через минуту дверь открыла женщина с рыжими волосами лет тридцати с большими глазами и вся в веснушках.
– Добрый день! – произнесла она довольно приятным голосом.
– Я к Фёдору Дмитриевичу по личному вопросу.
– Прошу, – женщина пропустила Василия Михайловича в коридор, приняла от него пальто и головной убор, – подождите, я доложу о вас.
Видимо женщина привыкла к неожиданным визитам людей, которые не представлялись, а сохраняло своё инкогнито, ведь не всегда есть повод выставлять болезни напоказ, иной раз необходимо хранить тайну.
Через несколько минут в гостиную вошёл грузный человек лет пятидесяти с лысой головой. На толстом носу нелепо смотрелось пенсне, казавшееся до того маленьким, что приходило в голову мысль «одолжено у ребёнка».
– Чем могу быть полезен? – произнёс доктор.
– Чиновник для поручений начальника сыскной полиции штабс—капитан Орлов, – представился Василий Михайлович.
На лице доктора появилось недоуменное выражение, словно он не мог понять, зачем сподобилась сыскная полиция потревожить его.
– Очень приятно, господин Орлов, но я не совсем понимаю цели вашего визита?
– Фёдор Дмитриевич. Я прошу прощения за вторжение в ваш дом, но, увы, оно связано с прискорбным событием, происшедшим на днях.
Доктор указал рукою Василию Михайловичу, чтобы тот присаживался.
– Благодарю!
– Я внимательно вас слушаю.
– Фёдор Дмитриевич, вам знаком некто Ильешов?
– Дорофей Дормидонтыч?
– Совершенно верно.
– А как же! Года три тому я лечил
– Марию?
– Вы её тоже знаете? – удивился Мазуркевич, потом ударил себя по лбу. – ах да, вы же из сыскной.
Штабс—капитан улыбнулся.
– После этого случая Дорофей Дормидонтыч захаживали ко мне…
– С Марией?
– Нет, с отцом Иосифом из церкви Преображения Господня.
– Как часто?
– Не скажу, что часто, но раз—другой в неделю бывали.
– Не могу настаивать. Но, увы, служба дает мне право спросить, чем вы занимались?
– Ничем предосудительным, – доктор улыбнулся. – Тем более противозаконным.
– Я проявляю не праздный интерес.
– Понимаю. А вы говорили с Отцом Иосифом и с Дорофеем Дормидонтычем?
– Только с отцом Иосифом.
– Неужели он промолчал? – На вопрос Мазуркевича штабс—капитан ответил молчанием. – За бутылкой вина, вы не подумайте, что мы собирались ради этого, нет, бутылка вина была только на столе, а вели бесконечные разговоры об истории, об ошибках, ну и так далее. Понимаете, когда события произошли и известны последствия и при том мы, как—никак, более просвещены, чем наши предки. Вот в такой ситуации легко судить и даже осуждать.
– Я согласен с вами.
– Господин штабс—капитан, давайте откровенно, я, как врач, привык смотреть в лицо болезням, а не прятаться в стороне, так и здесь хотелось бы знать цель вашего визита более точно, нежели наша беседа.
– Хорошо. Фёдор Дмитриевич, Мария бывала у вас?
– Нет, когда она болела, меня вызывали к ней, – на открытом лице доктора не появилось ни малейшей тени скрытности.
– Чем она была больна?
– Вы знаете, мне тогда показалось странным, но сомнения мои развеял Дорофей Дормидонтыч и сама Мария. Она сказала, что случайно выпила вместо воды яд, приготовленный для крыс.
Для Василия Михайловича сей факт оказался неожиданностью, но он не показал вида.
– Это мне известно.
– Видимо, от господина Ильешова? Он просил меня никому не рассказывать об оплошности Марии. В течение двух недель я посещал больную и, как только она пошла на поправку. Вот с тех пор я не бывал у них.
– Как я понимаю, с тех пор Дорофей Дормидонтыч посещал вас в обществе отца Иосифа.
– Да, именно так.
– Тогда же было Ильешовым написано духовное завещание?
– Совершенно верно. Мне показалось странным, что Мария едва не умерла, а Дорофей Дормидонтыч оставляет в её пользу все своё имущество и накопленный капитал.
– Значит, тогда, – на миг в глазах мелькнуло неясное подозрение, но оно быстро улетучилось, – а как оказалось, что ваш помощник Николай стал третьим, кто поставил подпись под завещанием?
– В тот день я отпустил прислугу, а Николай задержался. Вот он и поставил подпись, ну. Не брать же было первого попавшего с улицы?
– С вами совершенно согласен. Фёдор Дмитриевич, вы знаете, что Дорофей Дормидонтыч умер?