Петербургский сыск, 1874 год, февраль

Москвин Игорь Владимирович

– Может быть, не исключаю. Он столько по России колесил, что мог и запамятовать.

Синельников молчал.

– Кстати, когда вы его в последний раз видели?

– Давно. – сухо произнес Синельников.

– Значит, кто долг отдал, вы не помните?

– Не помню.

– Сумма—то немалая, может, вспомните?

– Сказал же, не помню, – огрызнулся Синельников.

– Господин Синельников, с Гришкой повидаться не хотите? Не то можно устроить встречу давних приятелей?

Тимофей долго сидел молча, в глазах то и дело вспыхивали какие—то искорки, было

видно, что он что—то обдумывает и прикидывает.

– Я и без очной ставки всю правду скажу. Я ненавижу притворство и… людей, да, да, людей, старающихся казаться лучше своего настоящего положения. Не опасаясь с ним за что—либо серьезное, однако теперь должен сознаться, что сделал непростительную ошибку. Я принимал от него всякие мелкие услуги, как выражения дружеского желания угодить мне, а получилось, что это он задумал убить Прекрестенского и вовлек меня по неопытности в это дело. Это он накинул веревку на шею отставного офицера, это он все устроил.

– Допустим, – сказал Путилин, – вы говорите правду, но почему деньги Прекрестенского оказались у вас?

– Это он заставил держать их у меня.

– Зачем? – брови Путилина взметнулись в верх. – Ведь колеся по империи, он мог избавляться от них?

– Опасался быть пойманным.

– Тимофей Игнатьич, – Путилин откинулся на спинку кресла, – странный вообще Шустов человек, денег получил много, а сам жил, как босяк и у вас брал копейки. Не находите странность в его поведении?

– Чужая душа потемки, – глухо сказал арестованный.

– Вполне возможно, а почему вы решили потратить деньги, не принадлежащие вам?

– Шустова давно не было, вот я и решил воспользоваться ими.

– Как давно?

– С год. Наверное.

– Странно, а я знаю, что дней десять тому Григорий был у вас и вы отвалили от щедрот аж три рубля медяками. Не так ли?

Синельников метнул неприязненный взгляд в Ивана Дмитриевича.

– И не скажите, как такой босяк, как Шустов, познакомился с Прекрестенским?

– Вы у него и спросите.

– Непременно спрошу, тем более он жаждет встречи с вами. Так устроить ее или нет?

– Я расскажу, как дело было.

– Вы записываете, Иван Иванович?

– Да, – коротко ответил Соловьев.

– Три года тому пришел ко мне Шустов и предложил ограбить одного человека, как впоследствии оказалось отставного поручика Прекрестенского, у которого был капитал и часть из него он носил в портфеле при себе. Он какие—то проворачивал дела, вот ему наличность и была нужна…

– Тимофей Игнатьич, так дело не пойдет, – перебил Синельникова Путилин, – вы говорили, что хотите правду рассказать, а сами басни рассказываете. Если хотите представить Шустова главным, то что—то голова у него не больно уж думающая, так где красненькую, где полсотни стащить, это он мастер, а чтобы пригласить человека, притом бывшего офицера, съездить за город. Нет у него дара убеждения, не находите?

– Вам виднее.

– Вот именно, не хочу вас расстраивать, но все против вас. Вы думаете, не найдены люди, которые засвидетельствуют, что вы были знакомы с Прекрестенским,

тем более, имеется упоминание о вас в бумагах убитого. Процентные бумаги тоже свидетельствуют против вас. Какой же вор отдаст добычу ничего несведущему человеку, который оказался на месте преступления? Я начинаю рассказывать вам, как разумному человеку, что многое против вас и вы думаете, как воспримут господа присяжные ваш рассказ, сравнивая сидящих на скамье подсудимых Шустова и Синельникова? И кого они определят в зачинщика и организатора убийства поручика? Может, вы хотите подумать?

– Нет, – руки Тимофея дрожали и он вцепился в колени, – не надо. Я думал три года, никчемный был человечишка Прекрестенский, жадный, завистливый. Кто ж в сознании поедет за город с кучей денег? У него в глазах цифирки бегали, а не разум.

– Да. – сперва Тимофей сжал зубы, но потом продолжил, нос стал острым и на лице появилось злое выражение хищного зверька, – как он хрипел, когда я. – он поднес руки к глазам, – этими вот руками затянул веревочку на шее. Была б возможность, я повторил бы еще, – и прикусил язык, все о чем думал и хранил в глубинах памяти вылилось желчно и зло.

Глава сороковая. Штабс—капитан плетет паутину

Путилин сидел за столом. Часы пробыли двенадцать, пять минут тому Синельников был вновь препровожден в камеру. Сидели молча, Соловьев так и остался за маленьким столом, только отложил в сторону перо. Не хотелось ничего, даже четверть часа вдруг возникшее желание пригубить горячего чаю, исчезло также внезапно, как и пришло.

В дверь раздался стук, Иван Дмитриевич только посмотрел на нее, но не произнес ни слова.

– Разрешите, Иван Дмитриевич, – на пороге возник штабс—капитан Орлов, с усталым видом и грустными глазами.

Путилин только кивнул головой на стул, мол, слушаю.

– Я знаю убийцу с Курляндской, но не знаю, как к нему подступится.

Иван Дмитриевич нахмурился, что на переносице сошлись брови.

– Я понимаю, что вы хотите его арестовать без излишнего шума.

– Да, я не хочу, чтобы кто—то пострадал, ведь при нем всегда находится оружие.

– Тогда поступим так, – Путилин навалился грудью на столешницу, – вызовет ли подозрение, если вы, допустим, пригласите этого господина к нам, в отделение.

– Никак нет.

– Тогда пошлите к нему посыльного и пусть к девяти часам… нет, мне не успеть заехать к прокурору, лучше в десять, – поправил себя Иван Дмитриевич, – он будет здесь.

– Надеюсь причину приглашения вы придумаете сами.

– Не сомневайтесь, наш убийца будет вовремя.

– Как ведет себя этот, – Путилин запнулся и вспомнил, – Иволгин.

– В камере, все лежит и не поднимается, даже отказался от обеда.

– Ничего, молодому полезно почувствовать, что такое лишиться свободы, впредь будет умнее. Тогда все, господа, вас больше не держу, чтоб утром были в здравии и отличной форме. Еще один тяжелый день предстоит, отдыхайте, жду вас в восемь часов. Да, Иван Иваныч, отпустите Игнатьева, почитай, пол дня томится у нас.