Петербургский сыск. 1870 – 1874
Шрифт:
– Извините, молодой человек, – назидательным тоном произнёс господин Гейман, но в нашей области, чем меньше знаешь, тем лучше для дела.
– Хорошо, дама, которая обменяла облигацию на акции, впервые стала вашей клиенткой?
– Я ранее ее не видел.
– Яков Платонович, я вынужден забрать у вас облигацию, ибо она является уликой в деле об ограблении.
– Боже мой, а такой порядочной выглядела женщина, вот и верь после этого людям. Оставьте, Михаил Силантьевич, расписочку, всё—таки деньги не малые
– Людям можно, преступникам нельзя.
– А как
Вопрос повис в воздухе.
– Я думаю, Иван Дмитрич, облигацию для Цехановича она обменяла, – подытожил рассказ Жуков.
– Мне тоже так кажется, – согласился с помощником Путилин, – что ещё дало наблюдение?
– Ни с кем не встречалась, ни к кому не ходила, складывается впечатление, что ждёт весточку от суженного.
– Вполне возможно, письма, телеграммы получала?
– Нет, мимо Лёвы не пролетела бы ни одна бумажка.
– Остаётся ждать.
– Иван Дмитрич, может, с ней стоит поговорить?
– Может, а вдруг, – начальник сыскной полиции навалился на стол грудью, – замкнётся, как улитка, ничего не знаю, ничего не ведаю.
– Но облигация?
– Нашла, по почте получила, ветром принесло, мало ли чего расскажет.
– Но служащие канторы, сам Гейман?
– Миша, свидетели есть, что облигацию Грушевской передавал Цеханович?
– Нет.
– Тогда продолжай слежку, вот когда она на встречу направится или весточку получит. Вот тогда на сцену может выйти господин Жуков со свидетельствами банковской канторы и иными документами.
– Я не согласен с вами, Иван Дмитрич, – Миша прищурил глаза, – сейчас самое время произвести обыск, ведь она должна объяснить, как у сравнительно бедной девушки, существующей за счёт преподавания, оказалась такая сумма денег?
– Хорошо, – отмахнулся Путилин, – я сказал, что в этом деле ты за главного, так что поступай, как считаешь нужным.
К обыску госпожа Грушевская не выказала интереса, словно столь деликатное дело касалось не ее, а кого—то иного.
Фёдор Петрович, хозяин дома, в котором проживала Алина, был подавлен и с каким—то интересом, смешанным с презрением, смотрел на жиличку и постоянно повторял:
– Надо же дожиться до такого позора!
– Вы не хотите выдать ценные бумаги, деньги или иные предметы, не принадлежащие вам, госпожа Грушевская, – Миша стоял подле кресла, в котором расположилась. Алина.
– Я слишком бедна, чтобы иметь средства, и не имею таких знакомых, которые давали бы мне на хранение, как вы выразились ценные бумаги, деньги и, – она передразнила сыскного агента, – иные вещи.
В комнатах подозреваемой в связи с исчезнувшим Цехановичем ничего не нашли, кроме нескольких писем без конвертов.
Побледневший Жуков нервически покусывал верхнюю губу и в нетерпении ходил по комнате, мысли перескакивали с одного на другое, потерпеть поражение в заведомо выигрышном деле было для Путилинского помощника сродни самоубийству. Столько потрачено сил, а всё впустую.
Госпожа Грушевская презрительно кривила
– Видимо, произошла досадная ошибка, – пробормотал невразумительно Миша, Алина продолжала сидеть, даже тогда, когда полицейские, пришедшие с обыском, направились к выходу, – именно, в эту минуту что—то щёлкнуло в голове Жукова., – мадмуазель, – он подошёл к креслу, в котором расположилась госпожа Грушевская, – не соизволите ли подняться?
Алина вспыхнула, но продолжала сидеть.
Путилинский помощник расплылся в улыбке.
– Мадмуазель, не соизволите ли подняться с кресла, – Грушевская, словно не слышала слов сыскного агента, – не заставляйте, – голос Миши звучал ласково и трепетно, – применять силу.
– Господин полицейский, – послышался голос сзади, – что вы себе позволяете?
– Фёдор Петрович, – голос Миши звучал не с нотками металла, а именно, металлом, – если вы не хотите быть обвинённым в соучастии, то попрошу помолчать. Итак, – нежно и с улыбкой, – вы намерены подняться с кресла?
Плечи барышни поникли и она с трудом, преодолевая нежелание, встала.
– Благодарю, позвольте? – Жуков поднял пакет, на котором сидела Алина, вскрыл, – как и ожидалось, – добавил он, – акции государственного Банка на сумму десять тысяч рублей. Госпожа Грушевская, не поясните, кому принадлежать эти ценные бумаги.
– Мне, – Алина закрыла руками лицо.
– Тогда следующий вопрос, откуда они у вас?
– Вы же знаете сами, – процедила барышня.
– Госпожа Грушевская, преступление остаётся преступлением, даже исполненным во имя любви, – Путилин вышагивал по кабинету, в душе клокотало чувство, что столь юная девушка может быть не только причастна к краже облигаций, но и пострадать за милого Михаила.
– Мне совестно, – призналась Алина и прижала к лицу платок, – что я косвенным образом стала соучастницей столь неприглядного события.
– Давайте, милая барышня, называть всё своими именами, – Иван Дмитриевич остановился, – не знаю косвенным или прямым, но вы стали участницей кражи, наглой и беззастенчивой.
– Я…
– Не надо, – начальник сыскной полиции поднял к верху руку, призывая Алину к тишине, – вы – молоды, красивы, неужели возникла такая потребность: провести несколько лет жизни в тюрьме среди заядлых преступниц.
– Я…
– Госпожа Грушевская, мне кажется, вы не до конца понимаете своё положение, вы, если говорить прокурорским языком, преступница, – Иван Дмитриевич остановился напротив Алины и смотрел в ее лицо сверху вниз, – да, да, преступница, – он выделил последнее слово, – и не столь важно, что ваше участие в этом деле, может быть, только в том, что вы обменяли краденную облигацию на ценные бумаги, вы всё равно остаётесь преступницей.
– Я понимаю, – голос Грушевской был сух, – всё, что вы говорите, но я стала сама жертвой Ми… господина Цехановича и я не хочу нести наказание за несовершённое мной.