Петербуржский ковчег
Шрифт:
Аполлон подумал, что если он и может как либо помочь Милодоре, то именно сейчас.
—Это дело цензуры — то, о чем вы мне говорите. Пропустить или не пропустить рукопись к читателю... Но, замечу, при известном желании даже в самой безвинной басне можно усмотреть коварный намек. Не слишком ли пристально вы рассматриваете «Золотую подкову»?... Не навешиваете ли собак?...
Карнизов перебил его с едкой улыбочкой:
—Я говорю не о рукописи, а об авторе, который довольно ловко прячет за любовными переживаниями героев свои крамольные идеи.
Аполлон
—Я бы не сказал так. Автор «Золотой подковы» не большой мастер пера. Простейшее неумение вы принимаете за хитрость, за крамолу.
—А я бы сказал, что она умеет точно выражать свои мысли.
Теперь Аполлон несколько повысил голос:
—Она — женщина, которая играет в модную игру, не более того. И когда она слушает шелест страниц, исписанных ею, она более думает о том наряде, в котором будет читать приятелям отрывки из рукописи, нежели о подрыве устоев государства. Я поражаюсь: ужели кто-то может думать, что она государю, которого, кстати, знает лично, серьезный враг?...
Поручик ответил не сразу; он черканул несколько слов на чистом листе бумаги, потом заглянул в какой-то список.
—Возьмем Остероде... Дурак и повеса. Впрочем... хорошего происхождения... Имел глупость набраться шампанским и крайне нелестно отзываться в пьяном состоянии об особе генерал-губернатора — публично... За что и был взят под домашний арест. Утром протрезвился, перетрусил и много любопытного рассказал стерегущему его офицеру. Покаялся, одним словом. Н-да... Так вот он утверждает, что Милодора Шмидт государю самый настоящий враг...
Аполлону живо представился этот человек — красавчик из остзейских немцев. Женоподобный, с длинными ресницами, белокожий, изнеженный, манерный. И позер. «Мы, русские люди...» Округлый мягкий женский подбородок, румянец на щеках. Ухоженные светлые шелковистые усики. Трепетные ноздри и красные губки бабочкой... Про барона фон Остероде говорили, что в каком-то ответвлении родословного древа он родственник Остермана, вестфальского немца, современника Петра I.
Между тем поручик продолжал:
— Будучи знаком с амурными подвигами, какие Остероде совершил прежде, представляя более-менее наклонности этого человека, я могу допустить, что он посещал собрания исключительно с целью соблазнить госпожу Шмидт. И к идеям, какие выносились на суд собрания и какие сам предлагал на суд, Остероде не относился всерьез — Далее... Взять Кульчицкого... Он находится полностью под влиянием Кукина. Куда пойдет Кукин, туда поспешит и Кульчицкий. Что скажет Кукин, Кульчицкий запишет себе в книжечку как некую истину. Посему Кульчицкого тоже не следует принимать всерьез — он не способен мыслить самостоятельно и самостоятельно же ставить себе цель. Вы следите за тем, что я говорю?
—Да.
—Кукин — большой хитрец. И мне стоило немалых сил в нем разобраться. Его, оказывается, мало интересуют преобразования в государстве и не волнуют высокие диспуты, и даже не привлекают несомненные прелести госпожи Шмидт... Для него важно доброе расположение графа. С помощью графа Кукин рассчитывал
—А я? Что вы скажете обо мне?... Уж, наверное, Остероде постарался в мою сторону...
—А вы знаете — нет. Я, признаюсь, этому сам удивлен... Вы оказались не столь опрометчивы, как многие, и хотя высказывали кое-какие мысли, были осторожны в выражениях и ни словом, ни полсловом не бросили тень на государя и существующий порядок. К тому же вы не были членом общества, а были только как бы приглашенным...
—Вы не хотите взять и меня под стражу?
—Нет. В этом нет никакой необходимости... Но продолжим... Алексеев... С Алексеевым я еще не разобрался, — тут Карнизов бросил в Аполлона острый взгляд. — А вот госпожа Милодора увлечена своими идеями всерьез. И что удивительно, граф Н., человек, умудренный многими годами и сединами, тоже относится к идеям преобразований всерьез — причем, как говорится, с молодыхногтей; не удивительно, что он в свое время служил надежной опорой преобразователю Сперанскому, был проводником его идей... Вот отношение к делу графа и представляет наибольшую опасность для державы, ибо в графе, увы, соединяются государственная близорукость и большие возможности человека с положением... — глаза Карнизова здесь стали добрыми и какими-то масляными. — Вы могли бы что-то сказать о графе Н.?
В сердце у Аполлона кольнуло; Аполлон понял: поручик ждет, что он оговорит графа. Вон — даже перо уже обмакнул в чернильницу.
Аполлон сказал:
—Мне нет дела до графа. Меня беспокоит только судьба Милодоры.
—И меня, — глазом не моргнул Карнизов. — Но хотелось бы...
—Тогда вы должны сделать все, чтобы она вернулась домой.
—Разумеется... Но давайте, однако, поболтаем о графе. Ведь вы, Аполлон Данилович, должны недолюбливать его как своего... извините... предшественника, — Карнизов сделал вид, будто ему не совсем с руки говорить об этом. — Поймите меня правильно. Не вдаваясь в область фантазий и домыслов, я стараюсь отражать суть, истинное положение вещей...
Лицо у Аполлона было каменное:
—Я слушаю, слушаю. Продолжайте...
—Ни для кого не секрет, что граф совершенно очарован госпожой Милодорой — и давно. И он много бы дал за то, чтоб ввести эту женщину в свой роскошный дом в качестве супруги. Поверьте, граф еще не отказался от этой мысли. А то, что рядом с госпожой Милодорой сейчас вы, для него, опытного придворного интригана, мало значит. Ему проще простого выставить вас в черном свете — не отмоетесь. Он только ждет какого-либо промаха с вашей стороны — это очевидно, — поручик сделал значительную паузу. — Вы ходите к Милодоре, если можно так выразиться, по шаткому мостику — по мостику, во многих местах подпиленному графом. И, зная это, вы будете графа покрывать?