Петербуржский ковчег
Шрифт:
Я еще Вас не знала, но уже знала, что я — Ваша.
Вечно Ваша Милодора...»
Утерев слезы, которые все же сбежали по щекам, Аполлон спрятал письмо в конверт и позвонил в колокольчик.
Секретарь графа не замедлил явиться. Цепкие глаза этого вышколенного молодого человека сразу остановились на конверте в руках Аполлона.
— Их сиятельство, — Аполлон кивнул на портьеру, — позволили мне в случае, если возникнут вопросы...
— Мне известно, — кивнул секретарь. — Спрашивайте... Их сиятельство и сам бы ответил, но в силу занятости...
— Где сейчас госпожа Шмидт?
— На борту какого судна — не скажу... Но она на пути в Англию.
— Вот как!... — это известие опечалило Аполлона; он не ожидал, что Милодора так (!) далеко; минуту назад он полагал, что не завтра, так послезавтра увидит ее.— Господин граф отправил ее с важной миссией.
— С миссией? Но, может, она слаба... после всего...
— Ничуть. Госпожа Шмидт уже оправилась после всех нелегких испытаний, какие выпали на ее долю. И даже закалилась. Смею вас заверить, она чувствует себя хорошо.
— А миссия не трудна ли? Секретарь чуть приметно улыбнулся:
— Госпожа Шмидт красива, обаятельна, умна... Согласитесь: грех не использовать такую женщину на дипломатическом поприще... Заодно она доставит несколько писем, которые нельзя доверять в чужие руки.
— Где именно искать ее в Англии, я могу узнать? — волнение опять охватило Аполлона: а вдруг ему этого не скажут!...
Но секретарь, видно, имел распоряжение и на сей счет.
— Сегодня я этого не знаю. Однако если вы оставите свой адрес, то я разыщу вас и сообщу дополнительно... Их сиятельство велел передать, что посодействует вам при выезде, если вы решитесь...
— Разумеется. Это уже решено: я еду...
Аполлон шел по городу, на улицах которого еще всюду оставались следы наводнения. Унылая картина разрушений то и дело открывалась его взору, но, несмотря на это, на сердце у Аполлона было хорошо — успокоилось сердце. И теперь, быть может, впервые за много дней Аполлон почувствовал голод. Весьма кстати поэтому пришлась булочная некоего Колоскова... Когда Аполлон вошел в булочную, в ней не было никого из покупателей. Аккуратненькая хозяйка в накрахмаленном ослепительной белизны переднике с приветливой улыбкой вышла из-за прилавка встретить посетителя. Сам хозяин сидел в углу за столиком и поучал мальчишку какому-то ремеслу.
Аполлон сел за другой столик и, пока хозяйка выставляла ему пироги и наливала чаю, прислушался к речам хозяина. Удивительно, но тот наставлял мальчишку не ремеслу хлебопека...
Хозяин рассказывал, как делаются скрипки. Одну из скрипок своего изготовления он держал в руках.
— Делаем инструмент из хорошо просохшего дерева...
—...просохшего дерева... — будто эхо повторял мальчишка.
— Лучше всего подходит клен...
—...клен... — вторил детский голосок.
— Впрочем итальянцы делают и из груши...
—... груши...
— А вот дека, смотри... Ее лучше делать из ели...
—...ели...
Аполлон заинтересовался, спросил:
— А где взять хорошую сухую древесину? В лесу ель срубить — сушить долго. Хозяин булочной посмотрел на него приветливо:
— Зачем в лесу? — и он показал через окно на улицу. — Вон старый дом разбирают. Древесина в нем просохшая... отменная древесина...
Аполлон взглянул за окно. На улице напротив действительно разбирали старый дом, часть которого не устояла перед наводнением. Бородатые мужики в картузах
Хозяин булочной продолжал:
— Представляете, сколько скрипок можно сделать из одного старого дома! И сколько нежных песен можно на этих скрипках сыграть!... А между тем дом этот пойдет, скорее всего, на дрова.
— Вы же хлебопек, — выразил удивление Аполлон. — У вас вкусный хлеб. Зачем вам делать скрипки?
— Пекарня и булочная у меня для нужд, — с нескрываемой гордостью ответил хозяин лавки и потрепал сына по голове, — для копейки, для рубля. А скрипка — для высокого, для души... Разве не каждый у нас живет так?..
ЭПИЛОГ
Да, уж многие говорили, что жизнь — театр. Кажется, античным авторам эта мысль впервые пришла в голову. Но это нам так кажется, что впервые, и, может, так казалось самим античным авторам. А мысль эта, несомненно, более древняя, ибо она проста и очевидна. Но не все играют в сказанном театре. Не играет старик — он прошел уже через все игры и устал от них; его все чаще посещают болезни, и это тревожит, тревожит (какие уж игры, если болит одновременно в нескольких местах!); его все меньше занимает, как он выглядит в глазах людей, но все больше волнует, как выглядит он в глазах Бога. Не играет ребенок; для него все — впервые; каждое явление для него — отдельная печать, каждый новый день — чистая страница; ребенок живет сегодняшним днем, а играют для дня завтрашнего... Не играет и гений; ему и не нужно играть — он сам по себе, никто не бросит на него тень — разве что ляжет на него тень от крыла ангела; гений над людьми — хотя это качество присуще и обычному таланту; гений над обстоятельствами — вот качество гения, роднящее его с Божеством...
Аполлон и Милодора через полгода соединились в Англии, где вынуждены были провести более десяти лет, ибо в России после выступления на Сенатской площади людей, коих можно именовать цветом нации, начались беспощадные гонения на всякое свободомыслие. Гонения, исходящие от нового государя — Николая, — были столь сильны и среди высшего чиновничества столь популярны, что многие чинуши на местах из служебного рвения усматривали свободомыслие даже в обычном и безвредном для государства мыслии, и делали все, чтобы искоренить оное. Потому нет ничего удивительного, что многие, склонные мыслить свободно, предпочли оставить отечество на время разгула темных сил.
... Аполлон и Милодора жили вблизи Лондона, в маленьком домике, утопающем в цветах. Милодора выполняла кое-какие дипломатические поручения (почти каждый корабль из России доставлял ей почту; пожалуй, нет нужды говорить, что русские масоны и английские, равно как и немецкие, французские и другие — одна семья; лучшие члены этой семьи, блестящие умы, часто представители европейских императорских дворов и фамилий почитали за святое правило помогать друг Другу). Аполлон занимался философской наукой и немало преуспел на этом поприще: выпустил несколько книг на английском, французском и русском языках, был известен далеко за пределами Англии — разумеется, в кругах философов; получал много писем из Германии, Швейцарии, Франции, но, увы, ни одного письма из России. Он пользовался заслуженным уважением и в приходе, в котором жил: прихожане не раз приглашали его выступить с проповедью в их церкви, и переписывали его проповеди, и обменивались ими...