Петька Дёров(изд.1959)
Шрифт:
Протянув руку, Петька взял с полки первую попавшуюся книгу в красной обложке, на которой красивыми буквами было вытиснено: «Как закалялась сталь». Он радостно раскрыл ее. С фотографии на первой странице глянуло знакомое, большелобое лицо. Точно такая же фотография, только больше, висела на стене гатчинской школы, в классе, где у самого окна стояла Петькина парта. Сейчас писатель открытым взглядом смотрел на Петьку, будто говоря ему: «Держись, Петя. Я рассказал тебе, каким нужно быть. Только сильный духом побеждает в борьбе».
Быть,
— Смотри, — сказал он, подойдя к Фоме и протягивая ему книгу. — Узнаешь?
— О! Хорошая книга! — одобрительно воскликнул Фомка. — Нам ее вслух читали в детдоме. А потом еще в пионерском лагере перечитывали. И любили ее все ребята. Как ты ее сохранил? — спросил он Зозулю.
— Да так просто, — ответил тот. — Лежит на этажерке — и всё. Сюда ведь никто не заходит.
— А если… Ну, если фриц зайдет, который к ней приходит? — решился спросить Фома.
— Он сюда не заглядывает, — коротко бросил Зозуля.
— А вдруг вздумает? — настаивал Фомка. — Эти чертовы фашисты всюду нос суют. Ты ее спрячь. Такие книги беречь надо, — строго приказал он — По ним люди жить учатся. Чтобы такими, как Павка Корчагин, быть, настоящими!
— И мне у него учиться? — вдруг впервые прямо взглянул на Фому Зозуля.
— Еще бы.
— А зачем?
— Как зачем? — не понял Фома.
— Так. Зачем? Думаешь, если я как Павка буду или еще лучше, мне люди поверят? Уважать будут? Да пусть я десять, пусть сто подвигов совершу, всё равно будут звать «фрицев сын».
Обычно всегда слегка равнодушное, словно сонное, лицо Зозули покрылась пятнами, в глазах блестели слезы. Он говорил непривычно быстро, почти кричал, срываясь на визг.
— Да ты что?.. Какой же ты «фрицев сын»? — схватил его за руку Фома.
— Пусти, — вырвался Зозуля. — Все знают. Весь город знает. Я иду по улице, а навстречу Мироновна. Она в нашем доме жила. «Ну, что, деточка, — говорит, — как твой новый папа?» — «Какой еще папа?» — спрашиваю. — «Да что к твоей маме ходит, немецкий папа»… И смеется. Убежал я тогда от нее… И мальчишки из соседнего дома, как иду, — «фрицев сын», «фрицев сын»… У меня папа в Красной Армии, а она… Вот конфеты принесла. Я не ем, так и стоят, и вы не взяли. Все знают, все… Куда я теперь?
И, повернувшись, он уткнулся лбом в стенку.
Мальчики молча переглянулись.
— Ты вот что… — осторожно начал Петька, подойдя к Зозуле. — Я бы ушел от нее.
Зозуля повернулся.
— И уйду. Обязательно уйду. Вот только чуть теплее станет. К дядьке на остров Белов. К папиному брату. Рыбак он. Не буду я с нею жить. Ходят тут разные… Сперва офицер-кавалерист. Потом фельдфебель такой, с горбатым носом. Теперь жандарм вот. И сама дома не бывает. Жалко мне ее иногда, — признался он. — Плачет ночами, когда одна. Раньше, до войны, она ведь у нас хорошая была… А всё-таки уйду к дядьке!
— Ну и толково, — одобрил Петька,
— А
И мальчик бережно вынул из-под матраца завернутую в тонкую бумагу фотографию.
С фотографии на ребяг смотрел здоровый чубатый мужчина с тремя кубиками на петлицах- У него было такое же круглое лицо, как у Зозули, и такие же не-большие глаза, но смотрели они с веселым прищуром, будто говоря: «Эй, не горюйте, хлопцы, еще будет настоящая жизнь!»
— Правильный батька, — одобрил Фома. — А ты вот что, — хлопнул он Зозулю по круглой спине. — Ты не сидя здесь один, как медведь в берлоге, а почаще к нам приходи. Смотришь, что-нибудь и придумаем. Да если кто обижать будет, называть там как или еще что, ты мне с Петькой скажи. Накладем, будь здоров! А теперь прощай пока, а то вернется еще…
— Я с вами, — заявил Зозуля. — Пошли на Великую на лыжах кататься.
— Да лыж-то нет.
— У меня есть, — совсем весело крикнул Зозуля и кинулся вытаскивать из-под кровати спрятанные там лыжи.
Но на Великой оказалось скучно. Никого, кроме них, там не было. Прокатились по разику-
— Раньше тут не так бывало, — разочарованно сказал Фома. — Раньше тут чуть не весь город собирался.
— Да и кататься неохота. Пошли по домам, — предложил Петька-
Успокоенный поддержкой друзей и побегав с ребятами по свежему воздуху, Зозуля крепко спал, когда домой пришла мать. Она была пьяна. Пошатываясь, прошла в свою комнату, присела у большого зеркала. И вдруг засмеялась каким-то нехорошим, истерическим хохотом.
Этот смех разбудил мальчика. Приподнявшись на подушке, он в полуотворенную дверь увидел мать. Он не окликнул ее. Было и жалко ее и противно подумать о том, что эта, теперь совсем чужая ему, женщина может подойти к нему, коснуться его.
Зачем, ну зачем всё это? Как было хорошо раньше, до войны! Как было всё спокойно и радостно, когда был дома отец! Как он любил их с матерью! И мать любила их, заботилась… Так смешно бранилась, когда они, загулявшись вместе в выходной день, опаздывали к обеду — «паршивые вы мальчишки». Ведь и теперь она любит его, Зозулю. Завтра опять будет смотреть на него жалкими виноватыми глазами, целовать…
Слезы сами покатились из глаз. Притаившись, он долго выжидал, пока она ляжет. Только когда всё затихло, рука его потянулась под матрац к фотографии отца.
— Папа, где ты? Скоро ли ты придешь? — прошептал мальчик.
И, закрывшись с головой одеялом, стиснул зубы. Зозуля молча плакал, обливая слезами фотографию отца.
С ТАЧКОЙ ПО ГОРОДУ
Зима кончалась. Потеплело. Кое-где показалась уже первая трава, на деревьях зазеленели нежные листики. Ожили пустовавшие зимой скворечни. Их хозяева хлопочут около своих домиков, приводят в порядок после долгой отлучки.