Петля для губернатора
Шрифт:
Внизу опять раздался гулкий тяжелый удар: очевидно, Ирине как-то удалось оторвать от пола кресло и гвоздануть им по двери. Губанов глубоко затянулся сигаретой и поспешно сделал большой глоток из стакана. В стакане глухо забренчал подтаявший лед.
– Завтра, – продолжал губернатор. – Прямо с утра. Ты, пожалуйста, все организуй.
– Хорошо. – Губанов наклонил голову в знак согласия. – На чем поедем?
– Почему – поедем? – удивился Бородич. – Я поеду.
– А я?
– А ты останешься здесь. Во-первых, тебе не мешало бы отдохнуть. Смотри, на кого стал похож, даже похудел.
– А во-вторых? – спросил Губанов, стараясь говорить обычным голосом, хотя внутри, где-то за грудной костью,
– А во-вторых, присмотришь за Ириной. Сам. Лично. Слышишь, что делается? Ты бы все-таки поговорил с ней…'попытался бы как-то повлиять, что ли. Вы же любили друг друга, насколько я помню. “Да уж, – подумал Губанов. – Слово-то какое вспомнил: любовь. Интересно, он и вправду так считает или только прикидывается? Косит под дурачка, чтобы я расслабился, а потом кусь – и головы как не бывало…"
– Я ее и сейчас люблю, – сказал он и зачем-то добавил:
– По-своему.
– Гм, – сказал губернатор и со стуком передвинул ладью. – Шах тебе, Алеша. Шах и мат.
– Как всегда, – притворно вздохнул Губанов. Он видел приближение такой развязки еще ходов десять назад и приложил все усилия к тому, чтобы Бородич не проглядел выигрышную комбинацию. Играть в поддавки со взрослым, облеченным немалой властью человеком было противно, но это тоже была своего рода политика. Даже самые умные из людей падки на лесть и склонны в глубине души считать окружающих милыми, но довольно глуповатыми людьми. Меньше всего Губанову хотелось разубеждать губернатора в его умственном превосходстве. – Между прочим, – проворчал он, – я где-то читал, что шахматы – далеко не такая высокоинтеллектуальная игра, как кажется на первый взгляд. Обыкновенные шашки гораздо сложнее.
– Терпеть не могу шашки, – сказал Иван Алексеевич, делая вид, что не слышит доносящихся снизу визгливых воплей. – И вообще, Алексей, проигрывать надо уметь.
– Это-то я умею, – проворчал Губанов, умело изображая подавляемую обиду.
Бородин не прореагировал, но по его лицу было видно, что он доволен. Губернатор всегда бывал доволен, когда его зять принимался старательно разыгрывать из себя осла – недалекого и туповатого, но преданного. Губанов вдруг заподозрил, что довольная улыбочка, блуждавшая на блеклых губах Бородича, тоже могла быть притворной, но тут же отогнал эту мысль: не стоило приписывать старику такой нечеловеческой прозорливости и такого инфернального коварства, иначе можно было запутать самого себя до полусмерти.
«А ведь пора, – подумал майор. – Мне уже давно пора начать бояться до полусмерти. Зачем, к примеру, ему понадобилось ехать на стройку?»
Ответа на этот вопрос у него не было. Допив виски и крепко, по-мужски пожав друг другу руки, они расстались.
Выйдя на лестничную площадку, Губанов немного постоял, прислонившись к темным дубовым перилам. Дымя сигаретой, он прислушивался к шагам губернатора до тех пор, пока не убедился, что тот отправился в спальню. Тогда он легко сбежал вниз, на второй этаж, и свернул в коридор, в котором не бывал уже недели две. “Была бы моя воля, – с неудовольствием подумал майор, рассеянно кивая вскочившему при его появлении охраннику, – ноги бы моей здесь не было. Заложить бы ее кирпичами и забыть к чертовой матери… Как бишь назывался тот рассказ По? “Амонтильядо”, кажется… “Ради всего святого, Монтрезор…” Все-таки наследственность – страшная штука. Это как компьютерная программа. Живет себе человек и ни о чем таком не думает: учится, работает, карьерку делает, семью заводит, деньжата зарабатывает, как умеет, а потом – бац! – программа самозапустилась, и через год человека не узнать. Глаза у него красные, руки по утрам трясутся, смотрит он на всех волком и все время врет или, наоборот, ни с того ни с сего принимается говорить
В холле сидел еще один охранник. Вид у него был усталый, чему Губанов ни капельки не удивился: сидеть в двух шагах от этой двери было, конечно же, чертовски тяжело, особенно когда в нее молотили с той стороны. Просто сидеть и ничего не предпринимать… Это же охранник, у него же рефлексы: если заключенный буянит, надо открыть дверь и сделать так, чтобы буянить ему расхотелось. А заключенный – дочь губернатора и жена твоего непосредственного начальника, ей не очень-то ребра пересчитаешь. Беда, да и только.
Майор жестом отправил прогуляться вскочившего ему навстречу верзилу в строгом черном костюме и отодвинул засов. За дверью красного дерева было тихо, как в могиле.
У майора мелькнула дикая мысль: а может, она и вправду умерла? Сделала с собой что-нибудь этакое и умерла… Что ей стоит? Теперь, когда центр был уже практически выстроен, а денежки перекочевали на счет, номер которого был известен только ему, майор Губанов больше не нуждался в своей супруге.
Он бесшумно открыл дверь и шагнул в комнату.
Воображение рисовало ему картины одна соблазнительнее другой: вот он входит в эту домашнюю тюрьму, а Ирина повесилась на простыне.., или разбила голову о стену.., или, черт подери, захлебнулась собственной блевотиной…
Когда-то он любил собирать грибы и хорошо помнил это ощущение, когда под каждым деревом тебе мерещится глянцевитая шляпка, которой там на самом деле нет. Ты идешь по пустому, вытоптанному грибниками лесу и воображаешь, как присядешь, раздвинешь траву и подрежешь тугую, плотную ножку. Ты слышишь, как тихонько поскрипывает лезвие ножа, входя в упругую душистую плоть гриба, ты обоняешь этот запах, ты предвкушаешь гордость, с которой будешь демонстрировать менее удачливым грибникам свой королевский трофей… А попадаются тебе одни поганки, да изредка – трухлявая, насквозь проеденная червями сыроежка.
Майор с растущим недоумением осматривал комнату. Он еще не успел испугаться, но чувствовал, что до этого недалеко: Ирины нигде не было видно. Сервировочный столик кверху ножками валялся на развороченной, как поле танковой баталии, постели, засыпанной осколками стекла и фарфора и украшенной многочисленными пятнами. Губанов про себя отметил, что у столика не хватает одной ножки, и что томатный сок, разлитый по белым простыням, производит довольно сильное впечатление: казалось, что здесь кого-то долго и неумело убивали при помощи тупого ножа. Тяжелые бархатные портьеры, которыми были занавешены окна, валялись на полу, втоптанные в винную лужу, и в обнажившихся оконных проемах бесстыдно чернели прутья решеток. Шкаф был выпотрошен, тряпки валялись по всему полу, а кое-что даже висело на люстре. Большое, во весь рост зеркало венецианского стекла раскололось вдоль и пестрело пятнами – видимо, в него долго швыряли едой.
Губанов подумал, что напрасно уговорил губернатора не отказывать Ирине в вине. Идея была такая, что, получив желаемое, эта алкоголичка угомонится и будет сидеть тихо, присосавшись к бутылке, как клоп. Теперь майор видел, что это не сработало. Его вины в этом не было: будь его воля, он отнес бы сюда ящик водки, и все было бы кончено если не за пару часов, то за пару дней наверняка. Ирина просто убила бы себя водкой, зато умерла бы счастливой.
Он посмотрел на дверь, которая вела в ванную. Дверь была приоткрыта, свет внутри не горел. Это еще ни о чем не говорило. Алкоголики хитры, как лисицы, и способны порой на такие штуки, которые трезвому даже в голову не придут из-за их абсолютной невыполнимости.