Петля и камень в зеленой траве
Шрифт:
Проникала ледяная вода через куртку, слиплись волосы, текло за шиворот, и я не мог сдвинуться с места, будто втекала в меня парализующая громадная стужа конца всех дел, стремлений, неосознанных надежд. Я увидел конечность своей суетни. Я слышал визг стальных зубьев, подпиливающих подмостки. Соломон, как доиграть последний акт, если Гамлет болен?
Какой-то незнакомый человек крикнул: «Алешка, простудишься!», за локоть вволок меня в вестибюль и пропал. Улыбаясь, шла навстречу метрдотель Таня — красивая, большая, статная, когдатошняя моя любовница. У нее
Но она не стала брать меня в вестибюле на руки, а только поцеловала, спросила заботливо:
— Обедать будешь?
— Чего-нибудь на зуб кину…
Она повела меня в «аджубеевку», но я попросил:
— Посади где-нибудь в зале, я с Антоном, вдвоем, в уголке…
В «аджубеевку», названную в честь некогда всесильного зятя Хрущева, принца-комсорга нашего гнилостного королевства, допускаются только привилегированные гости. Не потайной кабинет в глубине ресторана, куда можно пройти незамеченным, а выгородка, отделенная от зала тонкой деревянной ширмой — так, что можно и людей посмотреть, а главное, — себя показать. У нас секретов нет, у нас все по-простому — кто начальник, кто хозяин, тому позволено все. Как однажды при мне милицейский генерал Колька Скорин кричал по телефону: «Выполняй без разговоров! Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак!»
Аджубея никакого уже пятнадцать лет нет, а название сохраняется.
Таня подозвала официантку, и они вдвоем быстро очистили сервировочный стол, накрыли его свежей скатертью. Таня скомандовала официантке:
— Я тебе заказ сама продиктую. Сейчас беги вниз — в бар, принеси кувшин бочкового пива. — Официантка умчалась, а Таня ласково улыбнулась мне: — «Зашел бы когда ко мне, Алешенька? Я ведь новую квартиру получила…
Я посмотрел в ее выпуклые круглые глаза прекрасного животного, в них было прощение всего былого, было обещание тепла, ухода, мягкой кровати, чистых рубах по утрам, гарантированной выпивки — порционной — там была бездна. Беспамятство.
— Приду, — сказал я. — Когда-нибудь приду…
— Так ты не тяни, дурачок, — горячо бормотнула Таня. — Приходи скорее…
— Наверное, скоро, — кивнул я, — мне уже мало осталось…
Из «аджубеевки» доносился чей-то жирный скользкий голос:
— Представляете, Беляев совсем из ума выжил! На прошлом секретариате говорит — у нас в туристских поездках ограничены возможности контактов с зарубежными писателями…
Официантка принесла кувшин с пивом, я жадно нырнул в твердую холодную пену, а голос за стеночкой волновался:
— …Нет, он просто совсем обезумел! Контакты у него ограничены! Эдак и врачи захотят контактов! И инженеры! Пойди-ка уследи за ними, кто с кем там контактирует!
Не заметил, как исчезла куда-то Таня.
35. УЛА. КАТАСТРОФА
Захлопнулась дверь за Алешкой, и щелчком вырубилось ощущение защищенности, чувство укрытости, иллюзия нашей соединенности — надежда слабая на то, что ничего не произошло, приснился
Зазвонил телефон, я сняла трубку и услышала сырой насморочный голос:
— Мне нужна Суламифь Моисеевна Гинзбург.
— Слушаю.
— Здравствуйте, это говорит инспектор ОВИР Сурова…
Сердце дернулось, подскочило, заткнуло глотку — нечем дышать. Я плохо слышала ее серые насморочные слова, скользкие, будто перемазанные соплями.
— Я собралась отправить ваши документы для рассмотрения по существу, но вы не представили справку о том, что вы не состоите на учете в психдиспансере…
— Но вы мне не говорили, что я должна представить такую справку!
— Это новое положение, без справки не будут рассматривать ваше дело…
— Что же делать?
Она помолчала, будто раздумывала, что мне делать без справки, или вычитывала из какого-то закрытого справочника — что надо делать, если у подготовленного к аукциону в торговой палате еврея нет справки из диспансера. Потом медленно сказала, и в ее сопливом гундосом голосе мне послышалось сочувствие:
— Если вы сегодня не сдадите мне справку, рассмотрение вашего дела будет отложено на месяц…
На месяц! Еще месяц — руки за голову! Не переговариваться! Сесть на снег!
— Но мне же не дадут справку без запроса! — севшим голосом выдавила я.
Она снова помолчала, будто раздумывала над чем-то, или на что-то решалась, потом все так же гундосо, но очень быстро приказала:
— Вот что! Бегите сейчас в диспансер, я позвоню туда. Возьмете справку — вы ведь не состоите на учете?
— Нет! Нет! Нет! — всполохнулась я.
— Привезите мне справку, я вам дам запрос и вы его потом сдадите в диспансер. Поняли?
— Да! Да! Большое спасибо!
— Не за что. Это моя работа. Поторопитесь, там прием до одиннадцати…
И повесила трубку.
Я быстро одевалась, со стыдом раздумывая о той ненависти, которую вызывала во мне Сурова. Может быть, мундир, который надевают люди, делает их, как Каинова печать, проклятыми? На все добрые чувства людей надели мундир, и все-таки в прорехи его, в разошедшиеся швы прорывается огонек человеческой доброты и сочувствия. Не все милосердие к несчастным удалось вытоптать!
Позвонили в дверь. Кого это несет? Я бросилась в прихожую, отперла — Шурик Эйнгольц!
Шурик, дорогой, некогда! Пошли со мной, все объясню по дороге! Хорошо бы такси поймать, диспансер на улице 8 марта — времени осталось меньше часа. Господи, только бы ничего не сломалось! Только бы поспеть! Вот и такси — в двух шагах от дома. Помчались, теперь-то уж поспею. Несутся по проводам электрические смерчики телефонных разговоров! Это Сурова уже звонит в диспансер, велит выдать мне справку без запроса.