Петля. Том 2
Шрифт:
– Ну-ну… Это уже совсем лишнее! Что на тебя нашло? – еле выдавливает Тито, вытаращив на него испуганные глаза. Малыш тоже чуть поворачивает голову на бок, уставившись на сверкнувшее в руке его брата оружие.
– Молчи! – рычит старший, – Я знаю, что делаю!
С этими словами он закатывает по локоть рукав своей рубашки на руке, которой прижимает брата, вдавливает лезвие в тыльную сторону запястья и резко дергает. Морщится, сжав губы. Порывисто выдыхает. Потом удовлетворенно рассматривает алую полосу, оставленную ножом на своей бронзовой коже. Она быстро растет, набухает, растекается. Тяжелые капли чуть слышно начинают стучать
Белый мальчик изумленно поглядывает на растянувшуюся в нескольких сантиметрах от его лица рану. Даже дрожать и хныкать перестает. Только издает какое-то тихое, кроткое, едва различимое «У-у».
– Теперь давай сюда эту гадость, – бесенок кивком указывает на банку с настойкой.
Слишком шокированный происходящим, чтобы перечить (да и поздно уже), Тито послушно поднимает банку, открывает, пропитывает жидкостью кусочек ваты, протягивает ее Рамину. Не колеблясь, тот сразу прижимает ее к кровоточащему порезу. Непроизвольно вздрагивает всем телом, на мгновение расширившиеся глаза сжимаются, лицо собирается неестественными складками, стиснутые зубы успевают вовремя закусить вскрик. Подержав вату на одном месте пару секунд, уже осторожнее проводит ей вдоль пореза. Потом глубокий вдох, выдох – наконец заставляет себя приподнять веки. Блеснувший от безжалостно раздавленных слез взгляд поднимается на Тито.
– Ты говорил, ему не будет больно… – выдавливает он с укором.
Тито виновато опускает голову:
– У тебя свежая, открытая рана, поэтому и… А если бы успела подсохнуть и начала затягиваться, то жгло бы не так сильно…
– У него почти все открытые!
– Да… Я… Я если честно, не ожидал, что у него все так плохо… Думал, хоть понемногу заживают…
– Стал бы я его к тебе тащить, если б все само заживало, – горестно хмыкает сын Хакобо.
– Мне жаль…Но, бесенок, я не знаю, как еще можно справиться с этим. Слишком сильное заражение. Другого способа нет. Я… Я обещаю протирать очень аккуратно, по самым краям ран. И сразу подую, чтоб меньше жгло. Только мне нужно, чтоб ты его придержал. Сейчас понимаешь, почему я об этом прошу?
Бесенок покусывает губу, с сочувствием уставившись на макушку прильнувшей к нему белесой головки. Думает. Решается.
– Сани… – зовёт он, наконец, – Chaq’, послушай… Знаю, я обещал, что ты почти ничего не почувствуешь… Я ошибся. Это больно. Поначалу очень сильно жжёт. Но вопрос стоит так: либо ты согласишься перетерпеть эти несколько минут, либо тебе будет становиться хуже, и ты умрешь через несколько дней. Понял? Ты готов сейчас потерпеть?
Этот безжалостный ультиматум, который Тито, пусть и осознавая, никогда бы не осмелился произнести ни вслух, ни даже про себя, не производит абсолютно никакого эффекта на малыша. Видно, ничто из прозвучавшего не входит в скромный перечень тех 'страшных' слов из воспринимаемого им лексикона. Тем не менее, бесенок выжидает, будто надеясь на какой-то осознанный ответ. Нет, ни звука, ни движения головой – ничего.
– Ладно…, -выдыхает он, плохо скрыв свое разочарование, бережно приподнимает голову братика за подбородок, призывая смотреть на себя. Всё-таки прибегает к помощи невербальных средств, – Тогда сейчас он, – указывает на Тито, – также протрет раны, – указывает на порез на своей руке, – на твоей спине, – едва касаясь, проводит ладонью по его острым, будто вспарывавшим иссеченную кожу лопаткам, – Хорошо?
На сей
– Ты что? Умереть хочешь?! – с отчаянием вопрошает Рамин.
'Нет, нет, нет' – не останавливаясь, не слушая, не понимая, – ‘Нет, нет, нет'.
– А что, chaq’?! Что?!
Внезапно маленький останавливается, чуть отстраняется от брата: всего на секунду, только чтобы оторвать ручку от его плеча, за которое цеплялся все это время, и коснутся указательным пальчиком его груди.
– Хочешь, чтоб это сделал я… – бормочет бесенок.
Кивок.
– Я… я не смогу так аккуратно, как он… Я не умею.
Снова тот же указательный жест – 'ты'.
– Я не смогу сделать так, чтоб тебе было не больно. Наоборот, ещё хуже чем он сделаю.
'ты'
– И цацкаться с тобой, как он, я не собираюсь…
Кивок, мол, учту.
Рамин поднимает на Тито взгляд, в котором обречённость и растерянность пытаются нелепо скрыться за злорадной усмешкой: – Видишь? Все он понимает. И не доверяет тебе, профессор. Совсем не доверяет… Ладно… Значит, будешь говорить мне, что и как делать. Сам к нему больше не приближайся.
Когда, наконец, перевязка закончилась, Тито устало опустился на стул. Хоть его задача и свелась только к тому, чтобы протягивать Рамину пропитанные настойкой тампоны и периодически подсказывать, где прижимать сильнее, а где, наоборот, стараться поосторожнее, он был полностью опустошен. Не мог избавиться от ощущения, что соучаствовал в жестокой инквизиции над и без того измученным ребенком. Да, он знал, что так нужно и по-другому никак не помочь, но почему-то понимание этого не приносило никакого утешения. Было тяжело… особенно поначалу. Малыш кричал, и это был крик, способный разорвать на части любое хоть мало-мальски чувствующее человеческое сердце. Удивительно, как при этом его ещё умудрялось трепыхаться.
Пару раз ему казалось, что бесёнок тоже не выдержит, сорвётся, все бросит, и тогда ему придется как-то самому заканчивать процедуру, а он уже не был уверен, что сможет. Но сын Хакобо справился: дрожа, сглатывая слезы, искусывая себе губы, но справился. В какой-то момент, видно поняв, что нервы на пределе, и ему едва удается себя контролировать, он наклонился к братику и сухо пригрозил: «Закричишь ещё хоть раз, и это будет делать Тито». Как ни странно, но это подействовало. Маленький закусил край матраца, сжал кулачки и стал переносить последующие мучения с такой поражающе немой стойкостью, которой восхитились бы и видавшие виды герои. Это позволило бесенку собраться и довести дело до конца. Теперь, слава богу, все было позади… По крайней мере на сегодня.
– Когда нужно делать следующую перевязку? – тихо проговаривает Рамин. Он сидит неподвижно, согнувшись на краю кровати, рядом с пестрым трясущимися курганом из пончо, под которым похоронил себя малыш Алессандро, едва все закончилось (на сей раз старший даже не стал этому препятствовать), и таранит пол тупым отрешенным взглядом.
– Завтра утром. А потом, вечером, – отвечает Тито, – первые дни придется по два раза в сутки, иначе…
– Ясно, – бесёнок сглатывает.
– Но к завтрашнему дню раны подсохнут, и должно быть не так больно, – поспешно добавляет Тито.