Петля
Шрифт:
— Знаю всех четверых, — говорю я и возвращаю список. — Попробую выяснить, не помнит ли кто-нибудь из них Павла. Веру кое-кто из них помнит Ну, а ты ищи по документам.
— Не бойся, найду, — кивает мне Дагир и добавляет: — Еще одно твое дело сделал. Того самого «дядюшку» установил. Помнишь?
— И кто же это такой? — с некоторым даже любопытством спрашиваю я, хотя мысли мои заняты сейчас совсем другим.
Дагир трет лоб, потом начинает шарить по карманам, бормоча:
— Погоди, погоди… очень трудная фамилия…
Он наконец вытаскивает из кармана еще один клочок бумаги и, высунувшись из арки, благо дождь уже совсем прошел, медленно, по складам читает:
— Мен-шу-тин!.. Станислав Христофорович.
— Вот тебе раз! Это же мой знакомый! — невольно вырывается у меня. — Ах, бедолага!
— Ну, тогда не показывай виду, что знаешь, — улыбаясь, говорит мне Дагир и грозит пальцем.
— Да нет! Не в том смысле знакомый. Это же начальник Веры. Теперь все понятно! То-то мне Анатолий сегодня сказал, что сперва к ним в колхоз начальство приезжало. А потом уже приехала Вера.
— Дает это тебе что-нибудь? — интересуется Дагир.
Я пожимаю плечами.
— Ровным счетом ничего. Мне нужны сведения не о Верином начальнике, а о Павле. И мне пора от вас укатывать. Интересно, где живет этот Павел, в каком городе?
— Все узнаем. Очень скоро, — говорит Дагир. — Не волнуйся. Чего ты, в самом деле, волнуешься?
Мы прощаемся.
Какая-то пичужка, спрятавшись в густой кроне дерева возле арки, провожает нас странным посвистом:
«С-с-кью-вить!.. С-с-кью-вить!..»
Вечером за ужином я опять завожу разговор о прошлом лете и пропавшей девчонке. Замечу, кстати, что мы договорились приходить в столовую одновременно, чтобы не скучать за столиком в одиночку. Это конечно же предложила Раечка, она не переносит одиночества.
Вот и сейчас мы все в сборе. Оба инженера с удовольствием вспоминают прошлогоднюю историю. Пожилые люди вообще любят вспоминать любые события, далекие и близкие.
На этот раз я узнаю, что, оказывается, Яков Захарович приехал в тот раз сюда раньше своего друга и вместе они прожили всего неделю. Поэтому-то Яков Захарович и не встретился с Верой, он уехал раньше, чем приехала она.
Но зато выясняется другое любопытное обстоятельство.
Я рассказываю о бывшем «культурнике» Косте, которого оба инженера прекрасно помнят. Упоминаю я и о том, что он пытался ухаживать за Валей, которая, как я понял, из этого не делает секрета, а до нее Костя пробовал отбить некую «племянницу» у ее «дяди». Всех этот рассказ веселит, особенно Раечку. Как вдруг Яков Захарович перестает теребить свою бородку, после чего снимает очки и, тщательно протирая стекла платком, объявляет:
— Кстати говоря, я этого «дядю» прекрасно помню. Прелюбопытнейший товарищ, смею заверить.
— А племянницу неужто не углядел? — добродушно посмеивается Игорь Леонидович. — Не поверю. Эдакий гусар, и вдруг…
— Ах,
— У нас, видите ли, разное социальное происхождение, — усмехаясь, поясняет Игорь Леонидович. — Я из потомственных военных, а вот он петербуржец, профессорский сынок. Родились мы в один и тот же кровавый одна тысяча девятьсот пятый год и вот уже тридцать лет на одном заводике трудимся.
— И оба категорически отказываемся следовать на пенсию, — вставляет Яков Захарович.
— И в один год язву, язви ее в бок, заработали.
— И каждый год солидарно сюда паломничаем.
— И внуки-чертяки в один год пошли.
Друзья развеселились и уже поджидают, когда тот или другой подаст свою реплику.
— Ну, а как все-таки насчет того дяди с племянницей? — спрашиваю я. — Почему вы про дядю говорите, что он прелюбопытный?
— Так ведь этот ваш Костя не смог у него девушку отбить, — вмешивается Раечка и мечтательно заключает: — Господи, вот это любовь! Вы же ничего не понимаете. Разве дело в возрасте?
— Это намек, мадемуазель? — Яков Захарович театрально прикладывает руку к груди. — Я имею шанс?
— Но в вас нет ничего прелюбопытного, — парирует Раечка.
— Ну-с, вот и договорились. Итак, взаимная любовь — это производная от других человеческих качеств, — с комичной назидательностью произносит Яков Захарович. — А в случае с этим… как же его звали?.. как-то сложно…
Мне ужасно хочется ему подсказать, и я еле сдерживаю себя. Потребность эта возникает у каждого человека совершенно автоматически, и сил нет терпеть, когда у тебя на языке вертится имя, которое другой так мучительно вспоминает.
— Кажется, на эс… да, да… ну, как же это?.. а-а!.. Станислав!.. — между тем еле карабкается по ступенькам памяти Яков Захарович. — Да, да, Станислав… Как же дальше?.. Нет, я обязан вспомнить! Не такой уж я склеротик… Что-то еще сложнее… погодите, погодите… — И вдруг выстреливает: — Христофорович! Ну, конечно, Станислав Христофорович. Каково?
— Язык свернешь к чертям собачьим. Уф!..
— Именно, — гордо соглашается Яков Захарович и обращается к Раечке: — Это, мне кажется, потруднее запомнить, чем какого-то Анатолия. Почему же вы не восхищаетесь, не хлопаете в ладоши, как ему? — он кивает на своего друга.
— Устала ждать, пока вспомните, — насмешливо откликается Раечка.
— Нет, этот язычок опасней пистолета, — разводит руками Яков Захарович и продолжает, уже обращаясь ко мне: — Так вот, этот самый Станислав Христофорович меня все учить норовил как по общим вопросам, так, представьте себе, и по специальным. Ну, добро бы еще по вопросу отношений с Китаем, допустим, или изменения климата земли, этому все сейчас друг друга учат. Но он по технологии электроплавок вздумал меня однажды учить. Каково?