Петр и Петр
Шрифт:
— В котором часу он приехал к вам в Клягино?— спрашивает Ладыгин.
— Часов в девять утра.
— Когда он, по-вашему, выехал из Энска?
— Ночных поездов два. В двенадцать часов и в начале третьего. Есть еще поезд в пять часов дня. Пришел Груздев в детский дом рано утром, сказав, что ночью ему было страшно идти. Это вполне возможно. Дорога лесная и пустынная. Он говорил, что приехал двенадцатичасовым поездом и до рассвета ждал на вокзале.
— Железнодорожный билет он вам показывал? — спрашивает Ладыгин.
— Нет. Вероятно, он его на вокзале выбросил.
— Значит, единственное основание
— Да,— говорит Афанасий,— я привык верить своим воспитанникам.
— Ну,— пожимает плечами Ладыгин,— это скорей рекомендация, чем показание.
Потом начинает спрашивать Гаврилов. Все его вопросы наводят Афанасия на подтверждение того, что Петя был когда-то хороший мальчик, не хулиганил и не воровал. Афанасий Семенович охотно это подтверждает.
Все — и судьи и публика — охотно верят, что в детстве Петр был мальчик славный. К сожалению, все — и судьи и публика — знают, что он спился, опустился, нигде не работал, и, естественно, считают, что от такого бездельника и пьянчуги можно ожидать какого угодно преступления.
У Гаврилова сердце сжимается от тоски. Он ясно видит, что обоснованной позиции для защиты нет. Остается единственный шанс — Ковригин, который видел Петра на вокзале. Конечно, это серьезный свидетель, но…
Вызывают Ковригина.
Судебное следствие продолжается.
Глава тридцать девятая
Алексей Семенович Ковригин вошел в зал, и сразу все почувствовали: вошел человек серьезный и почтенный.
— Расскажите, что вам известно по этому делу? — спросил Панкратов.
Ковригин не торопясь, очень спокойно и обстоятельно начал рассказывать известную уже нам историю о том, что он теперь живет у сына за городом, что 7 сентября у его тещи день рождения и они поэтому с женой и сыном к ней приехали в город. Возвращаясь домой, они опоздали на электричку и, поджидая следующую, зашли в вокзальный ресторан. Выпили по сто граммов и по кружке пива. Просидели с полчаса и собрались уходить, потому что состав уже подали, когда неожиданно он увидел Петра Груздева. Груздева он знал хорошо, потому что работал с ним на одном участке. Считал его парнем неплохим. Потом Петр опустился, стал закладывать лишнее, и его с завода уволили. Так вот, было уже без малого двенадцать часов ночи. Это он знает потому, что в двенадцать ресторан закрывается. Их предупредил официант, что пора уходить; они с трудом выпросили еще по кружке пива и с официантом расплатились за все.
Груздев шел от буфета. В буфете продаются специальные пакеты. Там яйца, булочки, печенье. Все заранее упаковано, и даже соль положена. Так вот, такой пакет был у Груздева в руке. Он увидел Петра сперва со спины и сомневался, он ли это. А потом Петр повернулся к нему в профиль. Ковригин ясно увидел, что это он, и громко окликнул его. Но Петр не повернулся, а, наоборот, побежал к выходу на перрон. Он окликнул Петра громче, но Груздев еще скорей побежал и скрылся на перроне. Вот все, что он может показать. За Груздевым он не побежал, потому что обиделся немного. Что же, человека зовешь, а он не откликается. Да потом, им самим уходить было пора, а пиво в кружках еще оставалось.
— Скажите,
— День рождения моей тещи я точно помню,— усмехнулся Ковригин.
— Среди тех, кто сидел с вами за столом, кто-нибудь еще знал Груздева?
— Нет, ни сын, ни жена Груздева никогда не видели.
— Вы уверены, что это было около двенадцати?
— На часы я, правда, не смотрел, но ресторан закрывается в двенадцать, а официант уже предупреждал, что пора уходить. Наверное, было без пяти или без десяти двенадцать.
— Скажите, товарищ Ковригин, как именно вы окликнули Груздева?
— Ну как? Обыкновенно и окликнул.
— По имени, по фамилии, по прозвищу?
— По прозвищу: Петух.
— Отчего его так прозвали?
— Да знаете, он к нам на завод поступил совсем молоденький, восемнадцати лет. Паренек был хороший, но задиристый. Работал на совесть, но и обижать себя не давал. И зовут Петр. Постепенно стали все его Петухом звать. Так это прозвище за ним и осталось.
— У меня больше вопросов нет,— говорит Гаврилов.
Задает вопросы Ладыгин:
— Скажите, товарищ Ковригин, в котором часу вы пришли к вашей теще?
— Сын освободился часов в семь, в полдевятого у нее были.
— Спиртные напитки пили?
— Водки выпил лафитника три или четыре.
— То есть граммов двести?
— Пожалуй что так.
— Да еще на вокзале сто граммов и пиво?
— Получается, так.
— Так что вы были немножечко под хмельком?
— Да, пожалуй. Немножечко. Пьяным-то не был, но немного навеселе.
— Хорошо,— говорит Ладыгин,— значит, просидев два с половиной часа за столом, выпив в общей сложности триста граммов водки, вы увидели человека, который показался вам похожим на вашего знакомого Груздева. Так?
— Ну, пусть будет так,— неохотно соглашается Ковригин.
— Вы сперва не решились окликнуть его, потому что не были уверены в том, что это ваш знакомый?
— Да, сперва не решился,— соглашается Ковригин.
— Потом этот человек проходил мимо вас, находясь к вам в профиль. На каком расстоянии приблизительно он был от вас?
— Ну, он шел вдоль окон, а мы сидели в третьем ряду столиков. Считайте, полтора метра по диагонали каждый столик, да полтора от столика до столика. Метров девять-десять.
— Вы его громко окликнули?
— Громко. В ресторане уже было тихо, все почти разошлись, так что он должен был слышать.
— Но он не обернулся?
— Нет, не обернулся. Даже вроде быстрей побежал.
— Уверены вы, что он побежал быстрей потому, что хотел избежать встречи с вами? Может ведь быть, что он просто торопился на поезд.
— Ну, это я не могу сказать.
— Значит,— говорит Ладыгин,— давайте подведем итоги. Вы увидели человека, напомнившего вам вашего знакомого. Будучи слегка под хмельком и находясь от него на расстоянии девяти-десяти метров, вы его окликнули. Он, вместо того чтобы задержаться, пошел еще быстрее, может быть, потому, что не хотел с вами встречаться, может быть, потому, что торопился, а может быть, и потому, что это был просто другой человек, которого звали вовсе не Петр, которого никто никогда не называл Петухом и который просто не понял, что вы обращаетесь к нему.