Петр и Софья
Шрифт:
К Елизарьеву пристали: пятидесятник Димитрий Мелнов, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов, все приближённые денщики того же Шакловитого. Они должны были передавать приказы начальника своего во все концы, на заставы, в полки стрелецкие.
Когда протазанщик [94] Андрей Сергеев позвал всех этих людей на сборное место на Лубянке и они убедились, что "дело зачинается", сейчас же Елизарьев с товарищами вошёл в церковь святой Феодосии, стоящую по соседству с площадью, и здесь на святом кресте и Евангелии дали клятву спасти Петра.
94
Воин,
Ладогин и Мелнов поскакали в Преображенское, а остальные решили наблюдать, что будет дальше.
В Преображенском было темно и тихо, когда около полуночи прискакали туда спасители-стрельцы. Очевидно, вести о сегодняшнем нападении преображенцев на Москву были пустою сказкой.
— К государю допустите нас. Дело тайное, слово и дело государево имеем сказать.
Только услышал Стрешнев эти речи стрельцов, стоящих на крыльце, куда и сам боярин выскочил полуодетый, испуганный ночной тревогой во дворе, сейчас же у него мелькнула тревожная мысль: "Мятеж… Не подосланы ли эти тоже?.."
— Нельзя пустить, — проговорил он. — Раней осмотреть вас надо…
— Смотри, боярин, да скорее… Поздно бы не стало…
И они скинули с себя почти все, до рубахи. Дали оглядеть карманы шаровар, сняли сапоги.
— Ну идите… Да потише. Почивает с устатку государь… Не испужать бы…
Спальник Петра тихо стукнул в дверь.
— Што там ещё, ужли вставать надо?.. Рано, кажись, — спросил звучный молодой голос.
— Государь, не все здорово в Кремле… Вести пришли… Выслушать изволь, — доложил Стрешнев.
Быстро распахнулась дверь. Царица Евдокия только успела скрыться от чужих глаз в соседнем покое.
— Што? Мятеж?.. На меня? На матушку идут? — словно угадывая события, тревожно спросил Пётр.
Он стоял на пороге в одной длинной шёлковой рубахе, с расстёгнутым воротом, и все большое, красивое тело и лицо юноши стало подёргиваться мелкой дрожью.
— Покуда нет ещё беды, а близко, — заговорили разом стрельцы.
И все рассказали, что сами знали о заговоре, что видели в Кремле и на московских площадях.
Стоя слушал их юноша, словно и плохо понимал все, что ему говорили.
Потом, вдруг закрыв лицо руками, крикнул:
— Матушка… Зовите… Дуня… Беги… Сейчас придут… убьют…
И кинулся вон из покоя, только успев захватить на бегу лёгкий охабень [95] , который как раз собирался накинуть на плечи зябнущему царю спальник.
Несколько человек поспешили вслед за Петром, чтобы не потерять его из виду.
Только шагах в пятистах от дворца, в чаще деревьев, остановился Пётр.
95
Верхняя долгополая одежда с прорехами под мышками и откидным четырехугольным воротом.
— Хто тут бежит?.. Свои? — спросил он. — Ты, Никитыч?.. Вернись, вели сюды подать одежду… И коней сюды… И для цариц снаряжайте колымаги поскорее… В Троицу спешить надо. Едино там будет без опаски на время…
Здесь же оделся Пётр, вскочил на коня и поскакал по знакомой дороге, окружённый десятком-другим
Поразила всех весть о бегстве царя в лавру. Денщики Шакловитого явились и доложили:
— Согнали, слышно, из Преображенского царя Петра. Ушёл он бос, только в одной сорочке, неведомо куда…
Хитрый заговорщик на это только плечами пожал.
— Вольно же ему, взбесяся, бегать. Видно, не проспался с похмелья…
Но тут же поспешил с докладом к Софье.
— Ну, теперь об головах пошла игра, — решительно, по своему обыкновению, заметила царевна.
И она не ошиблась.
Пётр был умный ученик. По примеру Софьи, с помощью образованного и сильного своим здравым смыслом князя Бориса Алексеича Голицына, юный царь теперь проделал все, что в своё время выполнила Софья.
В лавру съехалось множество ратного люду, готового стоять до смерти за юного, такого даровитого и смелого в своих начинаниях царя.
Конечно, манило многих и то, что здесь можно было сделать карьеру скорее, чем при дворе Софьи, где все места были уже разобраны.
Но и личным своим обаянием Пётр привлекал сердца.
Утром же послал Пётр запрос к царю Иоанну и к царевне Софье: для чего было такое большое собрание стрельцов ночью в Кремле? И тут-то потребовал прислать к нему полковника Стремянного полка Цыклера с пятьюдесятью стрельцами.
Этот самый Цыклер был одним из коноводов в майские дни, потом играл роль преданного слуги у Софьи. Но чуя, что звезда её близка к закату, спешно послал тайную весть в лавру: "Пусть государь позовёт меня. Я все дело злодейское раскрою".
Софья, ничего не подозревая, послала Цыклера.
За ним появились в лавре Ларион Елизарьев и все его товарищи, которых горячо принял и обласкал царь.
Все сразу выплыло наружу: подговоры Шакловитого убить Петра и Наталью, наветы Софьи на Петра, её жалобы перед стрельцами, её решение занять самой трон, а супругом своим избрать кого-нибудь из главных бояр.
— Да што ещё творили те лихие людишки, — показал капитан Ефим Сапогов из Ефимьева полка, — в июле месяце минувшего года одели в Верху у царевны её ближнево подьячего, Матюшку Шошина, в белый атласный кафтан да в шапку боярскую. И так он стал на боярина Льва Кириллыча Нарышкина схож, что мать родная не отличит. И нас взяли, тоже по-боярски одев, меня да брата Василия. И двоих рядовых с нами, ровно бы конюхов. Верхами мы и ездили по ночам по заставам, по Земляному городу. Да караульных стрельцов у Покровских да у Мясницких ворот как пристигнем, и до смерти колотит их Шошин той обухами да кистенями, а то и чеканом. Пальцы дробит, тело рвёт. Да приговаривает: "Заплачу я вам за смерть братов моих. Не то вам ещё будет". А мы и скажем при том: "Полно бить, Лев Кириллыч. И так уж помрёт, собака…" А те, побитые стрельцы, к Шакловитому ходили с жалобами, а он и сказывал им: "Птица больно велика, нарышкинская, высоко живёт, её не ухватишь, на суд не поведёшь… Вот бери лекарство. Да от меня малость в награду за бой… за увечье… А гляди, Нарышкины будут ещё таскать вас за ноги на Пожар, как их шесть лет назад таскивали вы со всей братией… Берегитесь, мол…" Так вот и поджигали стрельцов.