Петр II
Шрифт:
Молодая княжна медленно поднялась с колен и, отерев заплаканные глаза, повернулась и таким же медленным, неспешным шагом пошла по направлению к дому. Долгорукий сначала изумился, затем бросился вслед за нею и резко схватил её за руку:
– Ты куда?
Катя молча высвободила руку и пошла дальше.
– Куда ты? – заревел опять Алексей Григорьевич, догоняя дочь.
Катя приостановилась и взглянула на отца холодным, точно стальным взглядом, совершенно преобразившим её милое личико.
– Я иду домой! – спокойно, но каким-то глухим голосом ответила она.
– Так
– Мне нечего больше вас слушать, батюшка, – холодно отрезала Екатерина.
– То есть как это нечего? – опешил Долгорукий, не понимая, что происходит с дочерью.
– Очень просто… Мы обо всём уже переговорили. Вам не угодно исполнить моей просьбы, вам угодно насытить свою месть и преследовать Фридриха, – ну, а мне не угодно согласиться на то, о чём вы так страстно мечтаете…
Если бы в это мгновение с безоблачного, усеянного бесчисленными огоньками звёзд неба сверкнула молния, сопровождаемая громовым раскатом, Алексей Григорьевич не был бы так поражён, как этими немногими словами дочери, сказанными ею таким металлическим голосом и с такой энергией, каких он и не подозревал в ней.
В первую минуту он даже растерялся и подумал, что Катя сошла с ума, но потом прилив гневного волнения охватил его, и он чуть не с кулаками набросился на дочь.
– Да знаешь ли ты, – заорал он, – знаешь ли ты, что я за такие твои слова, за такие твои помыслы живой тебя в гроб вколочу! Как ты смеешь так разговаривать с отцом!.. Да нетто ты не понимаешь, что ты в моей воле и что я захочу, то с тобой и сделаю!.. Много воли дал я тебе, Катерина, да эту дурь я из тебя выбить сумею! Скажите на милость, какую она препону ставит!.. Ей не угодно! Да я сумею сделать так, чтобы тебе было угодно, искалечу, измором изведу… Аль ты думаешь, что я из-за одного твоего нехотенья разобью прахом все свои замыслы… Нет, Катерина, видно, ты меня не знаешь! Берегись доводить меня до гнева, а коли доведёшь – пеняй на себя!
Молодая княжна молча выслушала гневную тираду рассвирепевшего отца. Ни один мускул не дрогнул на её бледном лице, озарённом трепетным светом луны, и только глаза её, казалось, ещё больше потемнели и ещё больше ушли в орбиты.
– Батюшка, – также холодно сказала она, – вы вольны в моей жизни и смерти – это правда, вы можете меня убить, но не заставите изменить данному слову. Говорю вам, и говорю совершенно серьёзно, что никогда не покорюсь, если вы в свою очередь не согласитесь на те условия, которые я предложу.
Алексей Григорьевич сделал резкое движение рукой, точно собираясь ударить дочь, но потом передумал, медленно опустил руку и голосом, полным насмешливой иронии, сказал:
– Ну-с, посмотрим, какие такие условия желаешь ты предложить мне? Сказывай.
Княжна провела рукой по лицу, словно отгоняя какую-то докучливую мысль, и заговорила:
– Прежде всего я требую…
– Требуешь! – насмешливо перебил Долгорукий.
– Да, именно требую, – повторила Катя, – требую, а не прошу, – чтобы вы даже и не думали преследовать Фридриха.
– Всё? – спросил Долгорукий.
– Нет, ещё не всё. Кроме того, я хочу,
Алексей Григорьевич хотел что-то сказать, но задохнулся от гнева, и только какой-то хриплый звук вылетел из его горла. Минуту казалось, что его хватит удар, – так побагровело его лицо. Он быстрым движением разорвал ворот кружевного жабо и полной грудью глотнул несколько раз свежий воздух. Это облегчило его, и тогда он опять накинулся на дочь.
– Да как ты смеешь, девчонка?! – хрипло крикнул он.
– Погодите, батюшка, – резко остановила его княжна, – вы, должно быть, плохо поняли мои слова. С вами говорит уже не робкая покорная девочка, какою я была до сих пор: сегодняшняя ночь переродила меня… Что бы вы ни делали со мною, как бы меня ни истязали, я никогда не пойду под венец против своей воли, и если вы даже насильно, связавши меня по рукам и ногам, потащите в церковь, так я убегу от престола Божия! Не забывайте, что во мне течёт ваша кровь и что я княжна Долгорукая!..
И в её тоне было столько властной самоуверенности, что Алексей Григорьевич понял, что борьба с Катей немыслима и что если б он вздумал её начать, так победа останется на её стороне. И эти размышления разом утишили его гнев, разом изменили его обращение с дочерью, и он, улыбнувшись самой весёлой, самой приветливой улыбкой, промолвил, взяв её за руку:
– Ай да огонь девка! Не знал я, что ты, Катюша, такова. Ну, давай помиримся!
И он притянул к себе дочь и хотел её поцеловать, но Катя резко увернулась и прежним враждебным тоном спросила:
– Ну так что же, согласны вы, батюшка, на мои условия?
– Вполне согласен!
– И графу мстить не будете?
– Бог с ним! Так и быть, прощаю его для тебя! Ну а ты-то на попятный не вздумаешь?
– Нет. Делайте что хотите, – пробормотала она сразу упавшим голосом, повернулась и медленно направилась по тропинке к дому.
Глава X
ПОДВИГ АНТРОПЫЧА
Василий Матвеевич Барятинский был наверху блаженства. Свадьбу решили сыграть после Петровок, – и теперь, пока в доме Рудницких шли приготовления к свадьбе, пока дворовые портнихи, швеи и кружевницы заготовляли приданое – он чуть не каждый день бывал у Мясницких ворот, целыми часами просиживая с своей невестой в саду, любовно глядя в её ясные, как безоблачное небо, и такие же голубые, как прозрачная лазурь небесного свода, глаза и болтая обычный вздор, который только и идёт в голову влюблённым и которому только влюблённые и придают значение.
Хотя такие частые визиты после обручения были и не в московских обычаях, но старик, воспитанный на петровских нововведениях, не препятствовал этим свиданиям молодых людей. И он и Елена Андреевна были счастливы счастьем своей дочери и радовались, глядя на молодую парочку, любовно шептавшуюся в уголке террасы, пока старики вместе с дядей Барятинского играли в карты или мирно беседовали о придворных делах.
А придворные дела, занимавшие всю московскую знать, немало интересовали и Рудницких, и старика Барятинского!