Петр III
Шрифт:
– Я готова, – произнесла она, между тем как Орлов стал пробовать, крепко ли держится на оконном переплёте верёвочная лестница.
Он вылез наружу и, держась одной рукой за перекладину лестницы, другую протянул, чтобы поддержать императрицу.
Екатерина Алексеевна на минуту приостановилась; её глаза заискрились дивным блеском; она окинула взглядом комнату и затем перевела его на чуть брезживший на небе рассвет.
– Здесь – унижение, бессилие, смерть, – произнесла она, – там – свобода, могущество, власть… Я стою в сумраке настоящего; взойдёт ли над моей жизнью светлое
Императрица простёрла к небу руки, словно призывая мерцающие звёзды в свидетели своей клятвы.
– Скорее, ваше императорское величество, ради Бога, скорее! Наступает день, и всё уже ждёт вас в Петербурге! – воскликнул Орлов.
Императрица поднялась на подоконник. Орлов обхватил её, поддерживая своею рукой, и вскоре они спустились вниз. Камеристка тотчас же, шепча тихую молитву, дрожащими руками втащила лестницу обратно.
Екатерина Алексеевна накинула на себя плащ и покрыла голову кружевным платком.
Часовой у выхода только хитро улыбнулся, когда Орлов с изящной женской фигурой об руку прошёл мимо него; он поспешно увлёк за собой императрицу. Им предстояло снова сделать большой круг по парку, чтобы не попасться навстречу какому-либо другому караульному посту, чтобы не быть никем замеченными.
Наконец они достигли дороги. Горизонт уже начал окрашиваться рассветом. Быстрыми шагами они направились к карете.
Орлов посадил в неё императрицу и сам вскочил затем на козлы к почтальону.
– Давай мне вожжи! – сказал он. – Теперь пойдёт езда на жизнь и на смерть.
Он взмахнул бичом, и лошади понеслись полным ходом, поднимая на дороге облако пыли.
Но в тот же самый миг Бломштедт выскочил из-за тенистых деревьев парка и вскачь понёсся прямо по полю за экипажем.
Хотя он и не узнал обеих фигур, но внутренний голос подсказывал ему, что этот таинственный отъезд должен находиться в связи с заговором, о котором сообщала Мариетта; он почти не сомневался, что это была императрица, поспешно уезжавшая отсюда; во всяком случае, он решил удостовериться в этом и, достигнув дороги, пустил по ней лошадь полным карьером.
Орлов слышал лошадиный топот; он быстро оглянулся на мчавшегося всадника и погнал уже и так дико нёсшихся лошадей. Но благородный скакун из императорских конюшен далеко превосходил в скорости почтовых лошадей, которые к тому же совершили далёкий путь из столицы.
Спустя несколько минут Бломштедт догнал карету и, поравнявшись с нею, крикнул:
– Стой! Именем императора говорю: стой!
Екатерина Алексеевна испуганно выглянула из кареты, затем быстро снова откинулась в глубину её;
– Ступайте к чёрту! – крикнул Орлов с козел. – И не вмешивайтесь в дела, которые вас вовсе не касаются!.. Ах, это вы, сударь? – иронически произнёс он, узнав молодого человека. – По-видимому, вы специально предназначены для того, чтобы становиться мне поперёк дороги… Но предупреждаю вас, это опасно! Будьте осторожны! Следующий раз клинок моей шпаги сумеет ближе познакомиться с вами!
Он ещё быстрее погнал лошадей, и карета и всадник бешено помчались вдоль дороги, так что почтальон только боязливо крестился.
– Стой! В последний раз повторяю: стой! Вы слышите, что я говорю от имени государя императора? – крикнул Бломштедт, причём заскакал вперёд и схватил за узду одну из почтовых лошадей, с силою потянул к себе её голову так, что животные, тяжело дыша и дрожа, прервали свой бег. Казалось, экипаж покачнулся и угрожает опрокинуться на обочину дороги.
– А! – крикнул Орлов, отдёргивая вожжи. – Вы всё-таки желаете своей гибели? Свой путь я буду продолжать, если даже и сам чёрт выступит мне навстречу, – а вы, право, не из тех, которые могут удержать меня.
Бломштедт всё ещё крепко держал поводья лошади, продолжать езду было невозможно.
Орлов соскочил с козел и вытащил шпагу.
– Пожалуйте, сударь! – крикнул он. – Пожалуйте, если вы не предпочтёте дать шпоры своему коню и таким образом избегнуть наказания за свою бесстыдную дерзость!
В ближайшее мгновение Бломштедт соскочил с коня и его шпага блеснула при алом рассвете.
– В последний раз, – сказал он, – именем императора приказываю вам вернуться назад в Петергоф или дать отчёт относительно вашей поездки и той дамы в карете.
Вместо ответа Орлов сделал сильный выпад по направлению груди молодого человека, клинки их шпаг встретились, зазвенели, и в глазах обоих заблестела твёрдая решимость не щадить противника.
Тут растворилась дверца кареты; Екатерина Алексеевна быстро выскочила из неё и, повелительно поднимая руку, кинулась почти между скрещёнными клинками.
Бломштедт отпрянул и отсалютовал своей шпагой.
– Стойте! – холодно, с величавым достоинством произнесла императрица. – Вы желали знать, милостивый государь, кто находится в этой карете. Теперь вы видите это, вы знаете, что присутствие вашей императрицы не допускает обнажённых шпаг… Я приказываю вам тотчас же освободить дорогу и не препятствовать моей поездке.
Бломштедт, почтительно приветствуя императрицу, снял свою шляпу и сказал:
– Я знаю свои обязанности по отношению к вам, ваше императорское величество, но я стою здесь от имени государя императора, моего повелителя, и его именем, в силу его приказания, вынужден просить вас, ваше императорское величество, возвратиться в Петергоф; после вы будете иметь возможность сообщить государю императору те основания, которые побудили российскую императрицу столь таинственным образом глубокой ночью покинуть свою резиденцию.