Петр Первый: благо или зло для России?

Анисимов Евгений Викторович

Полемизируя с воображаемыми собеседниками, которые якобы убеждали Россию вернуть шведам хотя бы часть захваченных в ходе Северной войны территорий, вице-канцлер Шафиров жестко отвечает: «…исполняя все то, чего оные опасались и так глубоко им досадя, паки себя обнажим, то, подумай, оставят ли они нас в покое, дабы всегда могли нас боятца? Воистину, никако, не будут [ли] искать того, чтоб так нас разорить, чтоб век впредь [мы] не в состоянии были какие знатные дела чинить. И не только чтоб им нас бояться, но всегда б так над нами быть». К мысли о неизбежном реванше в случае ослабления России русская правительственная и общественная мысль возвращалась

постоянно, она царит и сейчас. Совсем недавно одна петербургская фирма за свой счет издала упомянутое произведение Шафирова (в облегченном изложении), и ее президент тряс красиво изданной книжкой и кричал: «Вот, читайте, это же все про сейчас, про нас с вами!» Глашатай империи Феофан Прокопович в своих проповедях также провозглашал, что если бы Россия не победила шведов, то ей «остался бы великий страх от сильного и разорительного Севера». После этого понятно, почему уже в петровское время в Голландии говорили: «Хорошо иметь Россию другом, но не соседом».

В первом же произведении Ломоносова «На взятие Хотина» мысль о страхе соседей отлилась в стихах:

Герою молвил тут Герой:«Не тщетно я с тобой трудился,Не тщетен подвиг мой и твойЧтоб россов целый свет страшился.Чрез нас предел наш стал широкНа север, запад и восток…

Внушаемый Россией «страх», «великий страх», воплощенный в ее сокрушающей военной мощи и победах, и составляет суть имперского воображения Петра, его преемников да и нынешних правителей и большей части народа. Этот «страх» должен непременно и постоянно подпитываться все новыми и новыми завоеваниями России, ибо, как поучал Петр своего неразумного сына царевича Алексея, византийцы «не от сего ли пропали, что оружие оставили и единым миролюбием своим побеждены и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал». Словом, во имя своей безопасности Россия не может позволить себе быть мирной и даже «нейтральной». Она должна непрерывно идти от одного завоевания к другому – этот вечный геополитический двигатель был запущен еще Иваном Калитой. Ну а если же все-таки речь заходила о мире, то он в идеале сопровождался такими условиями, что побежденный противник долго не мог свободно вздохнуть, а лучше был бы вовлечен в тесный союз с Россией-победительницей. После Северной войны Россия, используя явную слабость побежденной Швеции и ее внутренние неустрои, добилась заключения союзного договора 1724 года. Согласно букве договора, Россия имела право вторгнуться на территорию Швеции в случае попыток изменить ее политический строй ограниченной монархии (кстати, очень выгодный для России).

Примечательно, что к этому времени Россия оказалась в совершеннейшем одиночестве: Северный союз (Россия, Саксония, Речь Посполитая, Дания, а потом и Пруссия), который начал в 1700 году войну со Швецией, окончательно распался; резкие действия России в Северной Германии (попытки обосноваться в Мекленбурге и Голштинии) вызвали такую тревогу английского короля Георга I (одновременно курфюрста Ганновера), что на протяжении нескольких лет английский

флот вместе со шведским блокировал русские корабли в их гаванях. Отношения с Польшей были сразу определены на многие годы ультиматумом, который в 1697 году предъявила Россия после смерти Яна Собеского. Поляки намеревались выбрать королем французского принца Конде, но русский посланник заявил от имени Петра: «…такого короля со францужеской и с турской стороны быти не желаем, а желаем быти у вас на престоле королевства Полского и великаго княжества Литовского королем <…> какого народу ни есть, толко б не с противной [нам] стороны». Для убедительности этого «аргумента» 60-тысячная армия князя М. Г. Ромодановского перешла польскую границу. Поляки избрали королем саксонского курфюрста Августа Сильного, тогда как противникам его (как сам Петр писал) «угрожали мы огнем и мечом». Август подчинил интересы Польши интересам России, став ее союзником. И при Петре и позже, при его преемниках самодержцах-самовластцах, Россия заботливо хлопотала, чтобы в Речи Посполитой сохранялась дворянская демократия, чтобы не дай бог не усилилась королевская власть! Когда же возникали центробежные тенденции, тотчас Россия выбирала другое оружие, сражаясь в Польше серебряными копьями, подкупая и разобщая польскую элиту, и уж в крайнем случае – спешила послать к соседу войска или привезти в обозе нового короля. Нечто подобное происходило и со шведами. По одному из условий Абоского мира, закончившего очередную войну со Швецией (1741–1743), наследником Фредерика I по требованию России был избран сын герцога Гольштейн-Готторпского Адольф Фредерик как наиболее подходящий (для России, конечно) король.

В определенном смысле Петр был совершенно равнодушен, как к нему относятся на Западе: да и пусть не любят, главное – чтобы боялись! Позже А. И. Остерман, служивший многие годы под началом Петра, передавал его циничное высказывание (воспроизвожу по памяти): «Возьмем с Запада все, что нам надо, и потом повернемся к нему задом». Возможно, это апокриф, но как-то он созвучен достоверным и не менее циничным высказываниям Петра в адрес своих союзников, которых он был готов сдать в любой момент, как, впрочем, и они его. Искренности, чести, верности в политике не бывает – государственные интересы превыше всего. Петр как-то выразился, что политик не может, по евангелической заповеди, получив удар в одну щеку, подставлять другую.

Именно уважение через страх – только так, по мысли Петра, и могла достичь величия Россия. Феофан говорил в одной из своих проповедей о волшебном эффекте происшедших внешнеполитических перемен после сокрушительной победы России над прежде могущественной Швецией: «…которые нас гнушалися, яко грубых, ищут усердно братства нашего, которыи бесчестили – славят, которые грозили – боятся и трепещут, которые презирали – служити нам не стыдятся, многии в Европе коронованныи главы, не точию в союз с Петром <…> идут доброхотно, но и десная его Величеству давати не имеют за бесчестие; отменили мнение, отменили прежния свои о нас повести, затерли историйки своя древния, инако и глаголати и писати начали; поднесла главу Россия светлая, красная, сильная, другом любимая, врагом страшная». В сущности, Феофан рисует возникшую благодаря мощи России новую реальность, созданную усилием Петра Великого новую Россию, распрощавшуюся с устаревшим прошлым, с «царством Московским». Теперь ее история пишется как бы заново, в некоей особой VIP-книге «избранных империй».

Конец ознакомительного фрагмента.