Петр Столыпин. Крестный путь реформатора
Шрифт:
И еще одно свидетельство не позволяет счесть историю с Муравьевым, не относящейся к последующим событиям. Дворник, находившийся у ворот дома рядом с охранным отделением, видел Муравьева за час до странного самоубийства входившим в помещение охранки. С ним никого не было, и ничто не показывало, чтобы он был арестован и доставлен в охранное отделение. Возможно, на Бульварно-Кудрявской произошло убийство, а Муравьев входил в состав секретной агентуры и был убит из-за нежелания продолжать выполнение поручения по работе с Богровым?
Все эти загадочные факты в дальнейшем так и не получили объяснения.
Но за исключением неприятного инцидента у Кулябко, остальное давало все поводы для оптимизма. Меры охраны были приняты действительно беспрецедентные, и можно было быть уверенными, что в условиях тотального контроля никто
Не считая местных, только командированных из других городов агентов-охранников было более 450, каждый маршрут передвижения царя обеспечивали от 220 до 350 охранников под командованием нескольких жандармских офицеров, все сколько-нибудь подозрительные лица были взяты под плотное наблюдение, каждый объект высочайшего посещения был тщательнейшим образом обследован.
Вопросам безопасности императора уделялось такое внимание, что даже генерал-губернатор счел необходимым обратиться со следующим специальным воззванием к населению: «29 сего августа Государь Император с Государыней Императрицей и августейшей семьею осчастливят своим посещением г. Киев.
Прибывают Их Императорские Величества в 11 часов утра на ст. Киев 1-й и пробудут в г. Киеве несколько дней.
Местные власти своевременно объявят и примут все надлежащие меры, необходимые для обеспечения общественного порядка, свободы движения и проезда по улицам. Выбегать навстречу к царскому экипажу, бросать цветы и подавать прошения при проезде по улицам воспрещается. Находящим необходимость прибегнуть к царской милости будет открыт доступ для подачи всеподданнейших прошений в императорском дворце, где в особо отведенном помещении прошения будут приниматься дежурным флигель-адъютантом.
Будучи уверен, что властям не придется прибегать к мерам строгости, применяемым лишь в случаях нарушения порядка, я обращаюсь к верноподданнической преданности всех благомыслящих киевлян и прибывших в г. Киев на сии высокоторжественные дни и прошу содействовать должностным лицам в поддержании необходимого порядка путем неуклонного следования требованиям, предъявляемым сими последними лицами. Только при таком отзывчивом отношении населения к мероприятиям властей могут быть вполне обеспечены достойная встреча Их Императорских Величеств и радостное проведение предстоящих торжественных дней».
Ничто не предвещало неожиданностей, но она появилась в лице 24-летнего помощника присяжного поверенного Богрова. Прежде чем изложить, с чем Богров пришел к начальнику охранки, следует рассказать об этом типичном продукте периода разложения российского общества и утраты им нравственных ориентиров (эпоха эта известна под красивым, но лживым названием Серебряного века).
Богров происходил из богатой и известной в Киеве еврейской семьи. Его дед был известным писателем ассимиляторского направления, автором популярных произведений на русском языке «Записки еврея» и «Еврейский манускрипт. Перед драмой». В конце жизни он принял православие, его сын — отец Богрова (как и внук) — остался формально иудейского вероисповедания, но семья была совершенно нерелигиозной, а единственным языком общения был русский. По одним документам, Богров числился Дмитрием Григорьевым, по другим — Мордко Гершковым (позднее в приговоре суда будут фигурировать одновременно два имени), но сам он использовал исключительно первый вариант.
Отец Богрова был влиятельным в Киеве присяжным поверенным и крупным домовладельцем. Он владел большим домом на Бибиковском бульваре, 4 (уцелел до нашего времени, сами Богровы жили в квартире 7 на втором этаже), который приносил стабильный доход. Его общее состояние оценивалось в полмиллиона рублей, что позволяло широко участвовать в благотворительной деятельности. По взглядам Богров-старший был умеренным либералом и сочувствовал партии кадетов.
Богров закончил элитную киевскую Первую гимназию, в которую лиц иудейского вероисповедания принимали только в исключительных случаях (понятно, что сына влиятельного адвоката и богатого домовладельца это ограничение никоим образом не касалось). О любопытном психологическом штрихе к портрету будущего убийцы премьера рассказал писатель Константин Георгиевич Паустовский, учившийся с ним в одной гимназии: «Против приготовительного класса был физический кабинет. В него вела узкая дверь. Мы часто заглядывали на переменах в этот кабинет. Там
— Смотри, — кричали ему старшеклассники, — рассчитай точно!
Мы ничего не понимали. Мы выли от ужаса. Сейчас будет третий звонок. Назаренко (классный надзиратель. — Авт.) ворвется в пустой приготовительный класс. Гнев его будет страшен. Реки наших слез не смогут смягчить этот гнев. Затрещал третий звонок. Мы ревели на разные голоса. Бледный гимназист поднял руку. Это значило, что в конце коридора появился физик. Он шел неторопливо, с опаской прислушиваясь к воплям из физического кабинета. Физик был очень толстый. Он протискивался в узкую дверь боком. На этом и был построен расчет старшеклассников. Когда физик заклинился в дверях, бледный гимназист махнул рукой. Нас отпустили, и мы, обезумевшие, помчались, ничего не видя, не понимая и оглашая рыданиями физический кабинет, к себе в класс. Мы с размаху налетели на испуганного физика. На мгновение у двери закипел водоворот из стриженых детских голов. Потом мы вытолкнули физика, как пробку, из дверей в коридор, прорвались у него между ногами и помчались к себе.
К счастью, Назаренко задержался в учительской комнате и ничего не заметил. Старшеклассникам удалось всего раз проделать над нами эту предательскую штуку. Потом мы были настороже. Когда старшеклассники появлялись в коридоре, мы тотчас прятались к себе в класс, закрывали двери и загораживали их партами.
Развлечение это, стоившее нам стольких слез, придумал бледный гимназист. Его звали Багров (в некоторых источниках фамилия пишется через «а». — Авт.). Несколько лет спустя он стрелял из револьвера в Киевском оперном театре в царского министра Столыпина».
Паустовский увидит также своими глазами и покушение в городском театре, и его свидетельство мы приведем в дальнейшем.
После окончания с отличием гимназии Богров поступает на юридический факультет Киевского университета Святого Владимира. В 1905 году, когда из-за революционных волнений занятия в университете прекратились, родители отправили сына на учебу в Мюнхен.
Его политические предпочтения в этот период были уже далеки от отцовских. По словам одного из знакомых будущего террориста, Богров «поступил в Киевский университет вполне сформировавшимся социалистом-революционером». Но во время пребывания в Германии даже эсеры начинают ему казаться недостаточно радикальными. Он сближается с эсерами-максималистами, которые ПСР с ее БО считали малоактивной в борьбе с самодержавием. В 1906 году максималисты окончательно порвали с ПСР и начали кампанию террора (включая и покушение на Столыпина на Аптекарском острове), которую один из лидеров эсеров Виктор Михайлович Чернов характеризовал как сходные с погромами массовые убийства. Приведем характерную резолюцию конференции максималистов: «Где не помогает устранение одного лица, там нужно устранение их десятками; где не помогают десятки — там нужны сотни».
В конце 1906 года Богров переходит к анархистам-коммунистам, принимает активное участие в работе их киевского кружка и вскоре занимает в нем видное положение. Анархисты тогда были наиболее радикальной группировкой в революционном движении, выступая не за достижение локальных политических целей, а за полный слом всей системы общественных отношений. Как правило, в анархистских группах скапливались бывшие эсеры, эсеры-максималисты и, в меньшей мере, эсдеки, недовольные «пассивностью» своих партий.