Петр Великий (Том 2)
Шрифт:
– Мало ль что не живал. Чай, обучатся в Санкт-Питербурхе.
Стоявшая у порога матушка незаметным кивком подозвала к себе приказчика.
– Ты ему поминок сунь, – шёпотом посоветовала она, – он и отстанет, не будет крестьянишек трогать.
Васька и сам знал, что надо делать. Но развязать мошну так просто, без крайней надобности, было выше его сил.
– Сунуть, матушка, мудрость не велика. Да токмо деньги у нас не шальные…
– Как я царёв человек, – снова загнусавил приказный, – требую, чтобы ты вместе со мной по деревням отправился
– С нашим удовольствием, – расшаркался (совсем как Шафиров) приказчик. – Мы, Иван Иванович, для царёва дела всегда рады служить.
Прикатив в ближнюю деревушку, Памфильев велел созвать сход.
– Бог и государь посылают вам корысти, – достал приказный из кармана бумагу. – Слушайте.
Цидула и впрямь вводила в искушение. За шестимесячную работу на кирпичных заводах и в плотниках генерал-губернатор Ингерманландии Меншиков сулил деньгами шесть рублей каждому, казённую одежду и всем, «кто усердие окажет», надбавку в десять алтын. Соблазнительней же всего было то, что работа объявлялась вольной и временной.
Сход нерешительно молчал.
– Казна не мала шесть рублёв, – отчётливо произнёс наконец староста. – Тут и тёлка, и хлебушек, и иное прочее.
– Неужели ж все шесть рублёв издержишь? – поразился приказный. – Половины хватит на все затеи.
«Эка шельма какая! – ругался про себя Васька. – Не ты ли давеча болтал, что в Питербурхе мука ржаная руль двенадцать алтын да крупа два рубли?» Ему хотелось обличить приказного, рассказать, каково живётся работным в новой столице. Но Иван Иванович старался не для себя, а для государева дела, и, хочешь не хочешь, надо было молчать.
Один за другим крестьяне подходили к приказному.
Васька встревожился. «Что компанейщики скажут? Как же фабрики без работных застанутся?»
– Иван Иванович! Не губи! – взмолился он. – Эдак ты не токмо меня обидишь, а самого светлейшего в убыток вгонишь…
– Как так? – опешил приказный.
– Так… Пожалуй ко мне, я тебе цидулку покажу, из коей сам узришь, что Александр Данилович согласие дал в долю идти с бароном, с графом Апраксиным и с Толстым.
Иван Иванович приостановил запись. Сход притих. Люди начали переглядываться, шептаться. Наконец из толпы вышел долговязый, в рваном полушубке, парень.
– Ты не слушай его, Василия Фомича, – сказал он угрюмо. – Мы куда хочешь пойдём. Разорил он нас.
Тотчас же поднялся шум:
– Правильно Егор говорит!
– Словно бы волк по селениям рыскает приказчик тот…
– Обез…
Из толпы вышел и стал рядом с Егором пожилой крестьянин.
– И меня вези отсель. Куда хочешь вези…
Он хотел ещё что-то прибавить, но не нашёл нужных слов и повалился перед приказным на колени.
– Встань, Митрий, – толкнул его ногой Егор. – Чай, не перед иконою…
Приказный озлился:
– Да ты, смерд, никак насмехаешься?
– Чего уж нам насмехаться, – поклонился Егор. – Мы людишки малые. Нам не положено… А токмо как
– Беды? – затрясся от гнева приказный. – Уж не бунтарить ли вздумали?.. Так вот же – умыкаю всех! – рука его метнулась за пазуху. – Я по закону. Во! – потряс он бумагой. – В Санкт-Питербурх велено отправить две тыщи мастеровых людишек с чадами и домочадцами на вечное жительство. Я могу кого хошь забрать!
Крестьяне струсили. Егор исчез в толпе. Выгон начал заметно пустеть.
Памфильев присвистнул:
– Ты хоть и царёв человек, а больно горяч. Проведает губернатор, каково ты орудуешь, не похвалит. Едем лучше ко мне. Дома и поговорим ладком…
Было уже совсем темно, когда они въехали на широкий, заваленный брёвнами двор.
Их встретила молодая баба-стряпуха. Оглядев хозяйским взором двор, Васька сгрёб ногой в одну кучу разбросанные щепки и заорал:
– Повылазило у тебя, что не видишь, как добро пропадает?
Под ногами Памфильева болтался и жалобно подвывал котёнок.
– Чай, не догадалась покормить бедную животину? Дунька! Тебя спрашивают!
– Кормить-то чем, Василий Фомич?
– Хоть грудью! Дура!
Отведя душу, Васька не спеша отправился в избу, где уже устроился по-домашнему Иван Иванович.
В сенцах приказчик вытащил висевшую на крестовой цепочке связку ключей и отпер кладовушку. Из распахнувшейся двери вырвался муторный дух гниющей говядины, залежалого бараньего жира. Васька отрезал кусок мяса, взвесил его на руке и, прикинув, что на одно варево будет, пожалуй, много, ополовинил его. Над салом он минуту простоял в глубокой задумчивости, но так и не отважился воспользоваться им. «Ладен будет и капустки пожрамши. Хоть ты и Иван Иванович, а я плевать хотел на тебя. Ага». Стряпуха уже разводила огонь.
– На два дни! – засопел приказчик, подавая продукты, и поглядев замутившимся взором на женщину, ущипнул её за грудь.
Она зарделась и отвернулась.
– Не займай… Грех… Я жена мужняя.
– Какой такой муж ещё? Был муж, а с той поры как в нети ушёл, нету мужа… Повернись ликом…
– Эвона! – раздался вдруг смешок гостя. – Да тут никак свадебка собирается?
Приказчик выпустил женщину и, не глядя на Ивана Ивановича, ушёл в горницу.
– Ты водицы испей, – пошутил гость. – Оно помогает! – И, склонившись над баульчиком, достал закуску и бутылку.
За чаркой и чужими пирогами Васька сразу повеселел.
– А людишек, Иван Иванович, не отдам.
– Видали мы таких удальцов!
Поторговавшись вволю, они в конце концов ударили по рукам. Приказчик составил список из самых закоренелых лентяев и бунтарей. Иван Иванович должен был угнать их вместе с семьями на вечное поселение в Санкт-Питербурх. В придачу к ним Васька отдал и Егора с Дмитрием.
– Пускай побунтарят в Санкт—Питербурхе! Пускай памятуют, как челом бить на начальных людей.