Петровка, 38

Семенов Юлиан Семенович

— Это ты беспокойся, хороший мой, мне беспокоиться нечего. — Комиссар неторопливо закурил, долго и лениво тушил спичку, а потом неожиданно спросил: — Где ваш дед, кстати, живет?

— Какой дед?

— Не играй, Чита, — сразу же включился Садчиков, — актер из тебя п-плохой, просвечиваешься сразу. Где старик?

— Какой старик?

— Который машину вам доставал…

— Прохор?

— Да.

— Я его адреса не знаю.

— Что ж ты, неполноправный какой?

— Да

нет. Сударь тоже не знает.

— Уж и так…

— Точно.

— На, пей чай. С сахаром, — предложил комиссар. — В камере небось так густо не кладут?

— Что вы…

— Вон печенье. У меня от ужина осталось. Домашнее, на сливочном масле. Бери парочку.

— Благодарю вас.

— Воспитанный ты, парень, — усмехнулся комиссар, — дипломат просто-напросто… Ну а как ты думаешь, где он может жить?

— Он вообще-то за городом, мне кажется. А можно еще печеньице?

— Что, оголодал?

— Да, несколько…

Комиссар снова хмыкнул и покачал головой.

— Прямо дивлюсь на такого деликатного вора. Приятно говорить — видно воспитанного человека.

— Я не вор.

— А кто же ты? Священник? Или, может, врач-общественник?

— Я советский гражданин, товарищ комиссар, я глубоко ошибся и за это несу сейчас раскаяние.

— Нести куль можно, раскаяние — не уцепишь, это тебе не мешок с опилками.

— Нет, товарищи, — вздохнул Чита, — я ощутимо чувствую, как тяжело раскаяние.

Комиссар поморщился и сказал:

— Знаешь что, Чита? Иди-ка ты напрочь со своим раскаянием. Я вашего брата тридцать пять лет ловлю, и все одну пластинку крутят, когда ко мне попадают. Брось. Скучно, я не верю. В тюрьме посидишь, баланду пожрешь — вот тогда раскаяние к тебе придет. Вот тогда ты головой о нары биться начнешь. Выть воем будешь: «Чего мне, дураку, не хватало? Квартира была, костюм был, заработок был. Девки любили!» Ан нет, все побольше грабануть хочется. Вот тебе и отольется. Это я так говорю, если на тебе милиционер не висит. Если Копытов на тебе — вышку получишь, не иначе.

У Читы сразу же затряслись руки.

— Я не знаю никакого Копытова, я не убивал милиционера, я вообще никого не могу убить.

— Чем ты д-докажешь свое алиби? — спросил Садчиков. — Где ты был в ночь убийства?

Чита стал ломать свои длинные пальцы, поднеся их к подбородку.

— Сейчас, сейчас я вспомню. Только погодите одну минуточку. Сейчас. Ну да, конечно, я в ту ночь был у Наденьки…

— В какую? Откуда ты з-знаешь, в какую ночь был убит Копытов?

— Я не знаю…

— Врешь. Отвечай быстро! Смотри в глаза!

— Только не бейте меня!

Садчиков засмеялся.

— Д-да кто об тебя р-руки станет марать? Наслушался

глупостей о нас и пошел истерику выкручивать. Т-ты лучше мне ответь на вопрос.

— Вы не спрашивайте так строго. Я не могу, когда строго.

— Чита, тебе Сударь говорил про убийство? Отвечай правду.

— Клянусь жизнью — нет! Он мне только дал пистолет.

— А какой из себя Прохор, Чита? Опиши-ка нам его…

— Обыкновенный. Старичок. С палкой ходит и говорит вроде как блаженненький. Он мне и дал…

Чита осекся, потому что понял: скажи он слово — и полетит к чертям версия о пистолете, купленном на вокзале. Садчиков, как показалось Чите, ничего не заметил, а комиссар что-то писал на листке бумаги и, казалось, вообще в разговоре не участвовал.

— Ч-чита, скажи-ка мне вот что… Старик Прохор с какого вокзала приезжал?

— Вроде бы с Курского. Он там нам встречу назначил.

— Это-то за день перед задуманным грабежом профессора и скрипача?

— Да.

Комиссар оторвался от своих бумаг и спросил:

— Именно там, у Курского, Прохор и дал тебе пистолет?

— Какой пистолет?

— Смотри в глаза!

— Я… смотрю…

— Ну!

— Ой, не надо так смотреть на меня…

— Отвечай!

— Я не знаю…

— Да или нет?

— Нет…

— Врешь! На рукоятке есть следы пальцев Прохора!

— Этого не может быть! Он в перчатках…

— Вот это другой разговор, — улыбнулся комиссар, — а то «нет, нет»!

— Дурак! — закричал Чита и стукнул себя кулаком по голове. — Осел!

— Верно, — согласился комиссар. — Давай еще себя побей, только не до синяков, а то с меня голову снимут.

— Что мне теперь будет? Расстрел? Скажите мне правду, я умоляю вас! Только скажите мне правду! Спасите меня, я буду во всем вам помогать! Я буду все рассказывать обо всех, только защитите меня!

— Заслуженный артист, — сказал комиссар, — тебе только Смердякова в театре играть. Не кривляйся! Если на тебе нет крови милиционера, если твои доводы подтвердятся, ты будешь жить.

— Вы правду говорите?

— А какой резон мне врать, сам посуди?

Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.

— Да, да, — сказал он, — какой вам резон…

— Ч-чита, — спросил Садчиков, — ты сможешь узнать Прохора по фотографии?

— Конечно.

— Он по ф-фене ботает?

— Нет, он как поп изъясняется.

— Матом ругается?

— Нет, я не слыхал ни разу.

— Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?

— Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете — он же зверь, железо, а не человек.