Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
— Узрел! — воскликнул Пётр. — Узрел и переменяет галс! Тянет к берегу!
Войско под предводительством Петра разбило лагерь на берегу речки Уллучай, в одном переходе от Дербента. Жарким летом горные речки пересыхают, либо становятся столь мелководны, что, как говорится, их и кура вброд перейдёт. Однако же коней можно напоить и кой-как попасти.
Князь Дмитрий оживился. Быть может, думал он, корабельщики везут письмецо дочери. Тяжкие предчувствия давно томили его: Мария обещала извещать его чрез курьеров либо морского оказией, при ней была супруга Настасья, впрочем, меж них не было приязни, а лишь одно отталкивание.
Меж тем гукер, маневрируя парусами, медленно подвигался к берегу. Ветер, как видно, ему не благоприятствовал: прошло не менее трёх часов, пока он приблизился настолько, что можно было стать на якорь и спустить шлюпку.
Видно было, как матросы налегли на вёсла, как противные волны пытались отбросить шлюпку от берега, как, превозмогая их сопротивление, она вошла в полосу тихой воды и наконец уткнулась в песок.
Корабельные подмастерья Таврило Меншиков и Филипп Пальчиков по приказу своего начальства везли государю, как было наказано им, реляцию о ходе сооружения нового ретраншемента в устье Сулака, где Пётр распорядился начать сооружение крепости во имя Святого Креста.
Строительство благополучно подвигалось, хотя ощущался недостаток в лесе. Но по берегам реки велись заготовки, и, хотя лес тот был малопригодных кондиций, но иного взять было негде.
Князь Дмитрий испытал разочарование: гукер не бывал в Астрахани, а стоял на якоре в Аграханском заливе на случай посылок всё то время, пока войско подвигалось на юг, к Дербенту.
— Приказано было губернатору Волынскому доставить лес и прочее нужное для крепостного фортификаторства туды, в залив, — негодовал Пётр. — И что же?
— Выждали сколь можно, а опосля, не дождамшись, принялись, как есть, ваше императорское величество, — рапортовал Меншиков.
— Людей занять да транжамент [103] поднимать, — поддержал его Пальчиков.
— А капитан Вильбой как стал с ластовыми судами у Чеченя, так и стоит, — доложил Меншиков.
— Те суда вовсе прохудились, — подхватил Пальчиков. — А всё потому, что не для морского плавания строены были Соль сосну ест, ровно ржа. Тамо дуб надобен был. Опять же со тщанием просмолить следовало.
103
Окоп, земляное укрепление (то же — ретраншемент).
— Смолы, однако, не оказалось надёжно заделать.
— Губернатору дали знать о присылке смолы?
— Вестимо, ваше императорское величество, — объявил Меншиков. — Результату не дождалися. А теперя, коли доставят, почитай с месяц уйдёт на конопатку да заделку. Ежели не сделать, пойдут ко дну рыбу кормить да зверей морских.
Видно было, что Пётр с трудом сдерживает рвущийся наружу приступ гнева. Он побагровел, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Ежели бы в эту минуту рядом оказался губернатор Артемий Волынский, он прибил бы его.
Столь много горечи испытывал он каждый раз,
Среди этих то гневных, то горестных раздумий ему доложили, что в лагерь прибыл некий владелец дагестанский со свитою и требует привесть его к великому царю.
— Впустить, пущай к сапогу приложится, — мрачно сказал Пётр.
Человек в черкеске и папахе с лицом, продублённым до коричневости, был впущен в шатёр вместе с двумя своими сопровождающими. Предварительно им велено было оставить свои кинжалы за порогом, чему они вначале не хотели подчиниться. Толмач объяснил:
— По ихним законам это означает бесчестие.
— У нас свои законы, и пусть не упрямятся — царь не велит пускать к себе вооружённых людей.
Они неохотно подчинились. У входа владелец пал па колени, а затем, резво поднявшись, приложил к губам полу мундира и затем и руку Петра.
— Спроси, чего ему надобно от меня. Да пусть не тянет: надобно сниматься с места — задул норд, море грохочет.
— Именуется он Рустем-кади, владелец табасаранский. Грабитель Дауд-бек разрушил его главную обитель — аул Хучни...
— Где сей аул помещается? — перебил толмача Пётр.
— Он говорит: там, где кончается Великая Горная стена, это вёрст эдак сорок от Дербента.
— Где ж он раньше был, когда мы под Дербентом стояли? — сердито произнёс Пётр.
Но Рустем-кади, видно, понял вопрос и торопливо зачастил:
— Он знает, что в Дербенте осталось много русских начальников. Среди них есть такие, которые понимают толк в крепостном строении. Там у него, в ауле Хучни, была крепостца, а Дауд-бек её разрушил.
— Дауд-бек сей — наш общий враг, турецкий прихвостень. Мы так до него и не добрались, — огорчился Пётр. — Сему человеку следует помочь. Пиши, Алексей, коменданту Юнгеру: «Мы всемилостивейше соизволили и повелели ему, Рустему, помянутой город в том или в другом месте, где запотребно усмотритца, построить... и дадутся ему в тот город пушки и по пропорции оных надлежащая амуниция и к строению оного по пристойности люди, тако ж для лутчего того города строения будет прислан инженер». Всюду, где можно, надобно противность Дауд-беку оказывать и на то щедро потребный материал и людей отпускать, дабы враг сей восчувствовал, что мы до него досягнём.
— Он в горах скрывается и свой след заметает, — сказал толмач. — И люд тамошний под страхом наказания его банду кормит и поит и нужный припас даёт.
— Дойдёт и до него черёд, — убеждённо сказал Пётр, — так ты сему Рустему и объяви. Мы на зимнее время сии пределы покидаем, а весною возвратимся, и тогда уж Дауд-беку не поздоровится.
Владелец Хучни, услышав содержание бумаги, закланялся как заведённый, бережно сложил её и спрятал за ворот. Уже на пороге он сказал:
— Пусть великий царь поостережётся: Дауд-бек пойдёт за его войском по пятам и будет ему вредить. Тем более что по всем приметам погода портится и грядут дожди. А он знает, что русские готовились к летней кампании и защититься от непогоды им негде и нечем.