Певчие птицы

Никонов Николай Григорьевич

В одно такое утро я шел к Глуховскому болоту на ловлю щуров. Может быть, вам не известна эта крупная ладная птичка с желтоватым или красным оперением, толстоклювая и медлительная, как все птицы из породы снегирей. Щуры прилетали в окрестности города поздно, в самом конце октября, и держались до выпадения глубоких снегов. Появлялись они не каждый год, по словам моего знакомца птицелова Ефимыча, «через семь лет на восьмой». Хотя вообще цифра «семь» для охотников, птицеловов и рыбаков — число магическое.

Известно, что если уж чижей зеленых накрыл — семь, глухарей на току считал — семь, окуней — во каких! — выудил — тоже семь…

Особенно ценились

у любителей певчей птицы щуры старые, у которых перо даже не красного, а густомалинового цвета. Попадались такие старики редко, и мало было счастливцев, что могли похвастать поимкой чудесного «малинового». О таких птицеловах слагали настоящие саги, на птичьем рынке указывали пальцем, а слава их, наверное, переходила из поколения в поколение. Впрочем, чаще бывало, что какой-нибудь ловец малинового «окрылся» (птица вылетела из-под сети) или же пойманного щура вдруг съедала кошка, а еще чаще прямо в лесу покупал неизвестно откуда вынырнувший «один мужик», причем суммы указывались баснословные. Этот «один мужик», на корню скупающий редкую птицу, объявлялся то на Глуховском болоте, то за Сагрой, то в трамвае по пути на птичий рынок…

В нынешнем году щуры прилетели. Двух обыкновенных — красных — уже приносил на базар какой-то нездешний парень в овчинном полушубке. Причем, красочно рассказывая об их ловле, тут же упомянул, что «окрылся» сразу на трех малиновых.

Такое безудержное хвастовство возмутило самых доверчивых и простодушных.

— Да ты, парень, в глаза-то их видал? Ты соврал, да уж переври лучше. На трех окрылся?! — вопрошал парня кислоглазый сморщенный старикашка Ефимыч, известный знаток редкой птицы.

— Да что ты, дедушка! Правду говорю! Я еще вместе с малиновыми совсем необыкновенного видел, — не сдавался парень. — Вот прямо серебром голова у него отливает или, как голубь такой, знаешь, пестророженький… Этот щур поменьше, а кричит: «ции, ции…»

— А остальное-то у него красное было? — не отставал Ефимыч.

— Остальное-то, хвост, крылья, вроде бы розовое, — неуверенно отвечал парень.

— Ну, так это черемошник, — сказал кто-то.

— Какой черемошник? Какой черемошник? В октябре-то, — презрительно прошамчил Ефимыч. — Нет, парень. Ты, гляжу, и лыко, и лапти вместе плетешь, — добавил он, отходя в сторону.

Я тоже не поверил в россказни о малиновых щурах и невиданном пестророженьком, но все же решил побывать на Глуховском болоте, чтоб поймать для себя хотя бы обыкновенного красного щура.

В воскресенье, прихватив птицеловную сеть-тайник и клетку с приманным щуром, взятым напрокат у того же Ефимыча, я уехал на электричке за город. Рано утром я добрался по широкой граневой просеке до кромки огромного Глуховского болота и начал искать место, где можно расположить сеть. Я лазал по густым ивнякам, продирался сквозь осинники, вспугивая еще не вылинявших зайцев в белых штанах и затаившихся рябчиков, пока не нашел маленькую полянку, с трех сторон обросшую низким березняком, ольхами и молодыми елками. Впереди от поляны открывалась кочковатая равнина топкого болота с шапками засыпанного снегом багульника и голубики. За болотом снова белели сквозные березняки. Я построил между елок подобие низкого укрытия, с трудом расчистил от травы и снега ровную площадку и, установив на ней сеть, протянул веревку к шалашу. Теперь можно присесть на гнилой пенек, закурить, ждать, когда начнется пролет.

Пасмурное утро занялось над болотом. В его сумрачном свете пустыми, безжизненными кажутся дальние перелески. Сухо шелестят

под ветром высокие тонкие соломины трав. Птицы уже проснулись. Справа, в кромке болота, по-плотничьему стучит дятел. Чечетки то и дело летят в стороне. Их милое, мягкое «че-че-че» радует душу, напоминает детство. Когда-то вот в такое же задумчивое холодное утро отправлялся я с западенками на соседний пустырь, чтобы, притаясь в зарослях сухой лебеды, с замиранием сердца поджидать дорогую мальчишечью добычу. Чечетки, чечетки… Сколько же горя достается вам от нетерпеливых, жадных ребячьих рук и сколько радости доставляете вы карим и серым детским глазенкам! И так ли уж редко бывает, что от любви к вашим серым чистеньким перышкам, от которых пахнет дикой коноплей и ветром, вырастает и до конца дней остается великая любовь к родной земле, к своим березам и косогорам.

Сыпал редкий мягкий снежок. Расчищенный до земли ток на глазах покрывался пуховой порошей. Приманный щур в тесной клеточке спокойно клевал кисть рябины, поворачивая голову, посматривал в снеговое небо и молчал. Щур — птица солидная, не то что суетливый чиж или щегол, попусту кричать не любит. Вот он насторожился, подобрал перья. Это в стороне низом, как подобает вору-разбойиичку, пролетел сорокопут — хищная певчая птица. Большие дрозды-дерябы с храпом и чаканьем тянули над болотом. На противоположной стороне, в березняке, черными точками маячили тетерева. Вылетели на кормежку. Вдруг они разом снялись, исчезли. Я разглядел лисицу.

Она мелькнула под деревьями, рыжий живой лоскуток, и тоже скрылась.

Много удается видеть в лесу, когда сидишь, не выдавая своего присутствия. Самый чуткий зверь, самая осторожная птица то и дело натыкаются на тебя, обманутые неподвижностью. Животные больше доверяют ушам, чем глазам и чутью. Вот и сейчас вблизи моего укрытия перепархивают забавные долгохвостые синицы-аполлоновки.

С виду они, как пуховый белый одуванчик с длинным черным хвостиком. Шеи у синичек почти не заметно, круглая головенка с черными бисерными глазами сразу переходит в пухленькое тельце. Одна аполлоновка подлетела поближе, заметила меня, покачалась на тонкой ветке, настороженно тюркая, подрагивая хвостом. А потом, решив, что опасность невелика, позвала подружек, и они принялись лазать по ольхе над самой моей головой, так что твердые ольховые шишечки падали на колени.

— Вию-вию, — протяжно и громко засвистел приманный щур. Я вздрогнул, схватился за веревку. Стайка крупных птичек неожиданно вынырнула из-за перелеска, быстро приближалась. Щуры! Сердце громко и часто застукало. Сейчас, сейчас спустятся… Щуры откликнулись, кружили над поляной, кучно стали лепиться на тонкую вершину березы. Сели. Я замер, пригнувшись, исподлобья следя за птицами. Было их пять. Один красный, два желтоватых молодых и две серые самки. Щуры тихо переговаривались, чистили толстые клювы. Казалось, птицы совещались: стоит ли слетать туда, вниз, где разбросаны кисти рябины и сидит их товарищ.

Прошло десяток минут, в продолжение которых у меня совершенно онемела неудобно поджатая нога. Наконец щуры надумали. Как настоящие лесные птицы, они не сразу сели на землю. Сперва спустились по веточкам пониже. Потом красный самец порхнул на укрепленный в точке прут и настороженно замер, тихо повторяя: «хю, хю, хю…» Может быть, спрашивал у плененного товарища:

— Ну, как ты? Ничего?

— Ничего, — отвечал приманный.

И вольный успокоился, спрыгнул на землю, начал теребить рябину. Примеру красного самца последовали остальные.