Певец Преданий

Лау Миллер

— Мистер? А кто ваша мама? — спросил старший мальчик.

— Рене Йаззи. Знаете ее?

— Да. Хотя не слышали, что у нее есть сын... «Ну, это и неудивительно», — подумал он.

— Меня зовут Лэйк Маккиннон.

— Лэйк Маккиннон? — Мальчик смерил его взглядом, точно припоминая, где он мог слышать это имя.

— Я актер, — подсказал Лэйк.

— О. Ладно... — Мальчик пожал плечами, и вся стайка припустила вниз по тропе.

Ни тени узнавания... Ладно, мальчик не обязан смотреть фильмы с его участием, однако дело не только в этом. Похоже, мать вообще никогда

не упоминала здесь его имени. Лэйк вздохнул, смахнул снег со своих щегольских сапог из крокодиловой кожи и вскинул рюкзак на плечи. Боже ж ты мой! Прошло четыре года...

К тому времени, когда Лэйк добрался до конца тропы, на земле уже лежал слой снега. Большие, похожие на конфетти хлопья укутали фургоны и палатки белым покрывалом. И это было лишь начало. Прежде чем радио перестало работать, Лэйк услышал прогноз погоды на ближайшие дни. Приближался холодный фронт, синоптики обещали бури и обильные снегопады. Лэйк не понимал, зачем нужно собираться в каньоне именно в это время. Двоюродный брат написал по электронной почте, сообщая, что будут проводить церемонию Пути Врага. Глядя на окружающую действительность, Лэйк все более убеждался в том, что брат что-то напутал.

На миг Лэйк испытал странное чувство нереальности происходящего. Он будто был один во всем лагере. Снегопад загнал людей в дома и палатки. Лишь где-то в отдалении лаяла собака, и звук эхом отдавался от стен каньона. Затем Лэйк услышал шум, исходящий из пещеры Мумии, — размеренные гулкие удары барабана и человеческие голоса. Определенно, там происходило что-то необычное.

Он взглянул в сторону пещеры и заметил одинокую фигуру, стоявшую посреди тропы. Плечи укрыты тяжелым одеялом, руки скрещены на груди, на лице — странная смесь недоверия и беспокойства.

— Мама!

Лэйк отшвырнул рюкзак, подбежал и стиснул Рене Йаззи в крепких объятиях. Он сделал это отчасти и для того, чтобы не видеть строгого, невеселого лица матери.

— Пойдем внутрь, ма. По-моему, снег еще не скоро перестанет... — Лэйк начал подталкивать Рене обратно к палатке.

— Лэйк? — сказала она, кипя от негодования. — Это еще что за имечко такое?

— Мой актерский псевдоним, ма.

— Стало быть, имя в честь святого недостаточно для тебя хорошо?

— Конечно же, хорошо. Просто... Есть еще люди с таким же именем, а в Голливуде так не принято.

Рене насмешливо фыркнула.

— И что? Голливудские нравы запрещают писать письма родной матери? Велят годами не приезжать? А?

— Мне было трудно приехать, ма. Я снимался на Карибах.

Рене смотрела ему прямо в глаза, и Лэйк, хотя и находился под защитой зеркальных очков, не сумел выдержать этого взгляда. «Знает ли она, что я был в клинике? Нет, не может быть». На миг Лэйк подумал, что правильнее будет рассказать всю правду. Но затем он просто широко улыбнулся.

— Я не мог, мам, честное слово. Был очень занят... и все такое. Они нырнули в оранжевую палатку Рене. Внутри сидела Милли Таллоак, попивая кофе и глядя на снегопад за окошком.

— Дэвид? — сказала она. — Рада тебя видеть.

Неуловимые

интонации в ее голосе давали понять, что Милли знает о его новом имени — как и о том, что прежним он давно не пользуется. И еще Милли Таллоак — самая старшая его тетя — ни за что бы не стала называть его голливудской кличкой.

— Надолго останешься, сын? — спросила Рене. — Ты слышал, что у нас произошло?

«Ровно столько, сколько нужно, чтобы попросить у тебя взаймы, мама. Ровно столько, сколько нужно, чтобы получить деньги, которые избавят меня наконец от плохих парней. Достаточно долго, чтобы успеть снова разбить тебе сердце».

— Пока не знаю. Да, я слышал. Впрочем, слухи могут быть и малость невероятны.

Милли допила кофе и посмотрела в сторону пещеры Мумии.

— Придется поверить, Дэвид, — сказала она.

— ... а когда гражданская война закончилась, нас изгнали с нашей родины, потому что мы выглядели иначе, нежели другие шореты. Считалось, что боги «пометили» нас. Мы были париями, выродками. Мой отец говорит, что мы стали завоевателями не по доброй воле, а по необходимости. — Фереби рассказывала вполголоса, то и дело кидая быстрые, настороженные взгляды в сторону реки.

Смеркалось. Рако и Фереби отыскали укрытие — небольшую пещеру в скальной стене. Фереби не хотела оставаться здесь на ночлег. Она стремилась уйти как можно дальше от Дурганти и от преследователей. Но Рако чувствовал себя, мягко говоря, неважно, и у них не было выбора.

Рако ничего не ответил, и Фереби покосилась на него.

— Ты меня слушаешь?

— Да, — промямлил он. — Интересно...

У Рако началась лихорадка. Он больше не мог двигаться. А из Дурганти сюда долетал звон колоколов, и Фереби знала, что в скором времени все леса вокруг ущелья Герн будут кишеть шоретскими солдатами. Если Келлид и спас Рако, то теперь зверь сидов очень некстати покинул его. Именно сейчас им как нельзя более пригодились бы сила и скорость медведя.

— Расскажи мне что-нибудь, — затормошила спутника Фереби. — Расскажи о сидах. Почему они так отличаются от феинов? — Она осеклась, посмотрев на медвежью лапу. Похоже, сиды отличались от феинов гораздо больше, чем до сих пор казалось шоретам.

— Однажды мы тоже стали изгнанниками, — сказал Рако. — Могу поспорить: ты и не знала, что у нас столько общего... — Он рассмеялся, хотя смех тут же превратился в хриплый кашель. — Мы пришли из другого мира, называемого Лизмаир — иначе Лиз.

— Из другого мира? — переспросила Фереби. — Не может быть.

— Может, поверь мне. Так захотели наши боги. — Голос Рако звучал все тише, и Фереби была уверена, что скоро его рассказ превратится в лихорадочный бред. Если уже не превратился. Другой мир? Что бы это значило?

— А зачем богам понадобилось... — Фереби осеклась, внезапно поняв, что говорит о сидских и феинских богах как о реальных существах. До сих пор она полагала, что верит только в своих собственных божеств, а это значило, что никаких прочих богов не могло быть. Фереби озадаченно покачала головой.