Певец во стане русских воинов

Жуковский Василий Андреевич

Очнувшись, неоглядкой побежал

Вслед за толпою от своих дверей,

Не зная сам куда, и в ней исчез.

Тем временем утих Ерусалим.

Во мгле громадой безобразной зданья

Чернели. Жители все затворились

В своих домах, и все тяжелым сном

Заснуло.

И вот над этой темной бездной

От туч, их затмевавших, небеса,

Уж полные звездами ночи, стали чисты:

В их глубине была невыразима

Неизглаголанная тишина,

И слуху сердца слышалося там,

Как от звезды к звезде перелетали

Их стражи – ангелы, с невыразимой

Гармонией блаженной, чудной вести. Прямо

Над Элеонскою горой звезда

Денницы подымалась.

Агасфер,

Всю ночь по улицам Ерусалима

Бродив, терзаемый тоской и страхом,

Вдруг очутился за стенами града

Перед Голгофой. На горе пустой,

На чистом небе, ярко три креста

Чернели. У подошвы темной

Горы был вход в пещеру, и великим камнем

Он был задвинут; невдали, как две

Недвижимые тени, в сокрушенье

Две женщины сидели, устремив

Глаза – одна на камень гроба, а другая

На небеса. Увидя их, и камень,

И на горе кресты, затрепетал

Всем телом Агасфер; почудилось ему,

Что грозный камень на него идет,

Чтоб задавить, и, как безумный,

Он побежал ко граду от Голгофы.

* * *

Есть остров; он скалою одинокой

Подъемлется из бездны океана;

Вокруг него все пусто: беспредельность

Вод и беспредельность

неба.

Когда вода тиха, а небеса

Безоблачны, он кажется тогда

В сиянье дня уединенно-мрачным

Пустынником в лазури беспредельной;

В ночи ж, спокойным морем отраженный

Между звездами, в двух кругом него

Пучинах блещущими, он чернеет,

Как сумрачный отверженец созданья.

Когда ж на небе тучи, в море буря

И на него со всех сторон из бездны

Бросаются, как змеи, вихри волн,

А с неба молнии в его бока

Вонзаются, их ребр не сокрушая,

Он кажется, в сем бое недвижимый,

Всемирного хаоса господином.

На западном полнебе знойно солнце

Горело; воздух густо был наполнен

Парами; в них как бы растаяв, солнце

Сливалось с ними, и весь запад неба

И все под ним недвижимое море

Пурпурным янтарем сияли; было

Великое спокойствие в пространстве.

В глубокой думе, руки на груди

Крест-накрест сжав, он, вождь побед недавно

И страх царей, теперь царей колодник,

Сидел один над бездной на скале,

И на море – которое пред ним

Так было тихо и, весь пламень неба

В себя впивая всей широкой грудью,

Им полное, дыханьем несказанным

Вздымалося – смотрел. Пред ним широко

Пустыня пламенная расстилалась.

С ожесточеньем безнадежной скорби,

Глубоко врезавшейся в сердце,

С негодованьем силы, вдруг лишенной

Свободы, он смотрел на этот хаос

Сияния, на это с небесами

Слиявшееся море. Там лежал

И самому ему уже незримый мир,

Им быстро созданный и столь же быстро

Погибший; а широкий океан,

Пред ним сиявший, где ничто следов

Величия его не сохранило,

Терзал его обиженную душу

Бесчувственным величием своим,

С каким его в своей темнице влажной

Он запирал. И он с презреньем взоры

От бездны отвратил, и оком мысли

Перелетел в страну минувшей славы.

Там образы великие пред ним,

Сражений тени, призраки триумфов,

Как из-за облак огненные Альпов

Вершины, подымались, а в дали далекой

Звучал потомства неумолчный голос;

И мнилося ему, что на пороге

Иного мира встретить ждут его

Величества всех стран и всех времен.

Но в этот миг, когда воспоминаньем

В минувшем гордой мыслью он летал, орел

Ширококрылый, от бездны моря быстро

Взлетев на высоту, промчался мимо

Его скалы и в высоте пропал.

Его полетом увлеченный, он

Вскочил, как будто броситься за ним

Желая в беспредельность; воли, воли

Его душа мучительную прелесть

Отчаянно почувствовала всю.

Орел исчез в глубоком небе. Тяжким