Певец во стане русских воинов

Жуковский Василий Андреевич

Горы, лежал Ерусалим, как будто

Сиянья воскресительного ждуший.

В последний раз с святой горы взглянул я

На град Израилев, на сокрушенный

Ерусалим; еще в его обломках

Я видел труп с знакомыми чертами,

Но скоро он и в признаках своих

Был должен умереть. Была готова

Рука, чтоб разбросать его обломки;

Был плуг готов, чтоб запахать то место,

Где некогда стоял Ерусалим;

На гробе прежнего

другой был должен

Воздвигнуться, несокрушимо твердый

Одной Голгофою и вовсе чуждый

Израилю бездомному, как я.

На горькое скитанье по земле

Приговоренному до нисхожденья

От неба нового Ерусалима.

Благословив на вечную разлуку

Господний град, я от него пошел,

И с той поры я странствую. Но слушай:

Мой жребий все остался тот же, страшный,

Каким он в первое мгновенье пал

На голову преступную мою.

Как прежде, я не умирать и вечно

Скитаться здесь приговорен; всем людям

Чужой, вселяющий в сердца их ужас,

Иль отвращение, или презренье;

Нужды житейские терпящий: голод, жажду,

И зной, и непогоду; подаяньем

Питаться принужденный, принимая

С стыдом и скорбию, что первый встречный

С пренебреженьем мне обидным бросит.

Мне самому нет смерти, для людей же

Я мертвый: мне ни жизнь мою yтратить,

Ни безутратной жизнью дорожить

Не можно; ниоткуда мне опасность

Не угрожает на земле: разбойник

Меня зарезать не посмеет; зверь,

И голодом яримый, повстречавшись

Со мною, в страхе убежит; не схватит

Меня земля разинутой своею

В землетрясенье пастью; не задушит

Меня гора своим обвалом: море

В своих волнах не даст мне захлебнуться.

Все, все мои безумные попытки

Жизнь уничтожить были безуспешны:

Самоубийство недоступно мне;

Не смерть, а неубийственную с смертью

Борьбу напрасно мучимому телу

Могу я дать бесплодными своими

Порывами на самоистребленье:

А душу из темницы тела я

Не властен вырвать: вновь оно,

В куски изорванное, воскресает.

Так я скитаюся, и нет, ты скажешь,

Страшней моей судьбы. Но ведай: если

Моя судьба не изменилась, сам я

Уже не тот, каким был в то мгновенье,

Когда проклятье пало на меня,

Когда, своей вины не признавая,

Свирепо сам я проклинал того,

Кто приговор против меня изрек.

Я проклинал; я бешено бороться

С неодолимой силою дерзал.

О, я теперь иной!.. Тот, за меня

Поднятый к небу, мученика

взгляд

И благодать, словами Богослова

В меня влиянная, переродили

Озлобленность моей ожесточенной

Души в смирение, и на Голгофе

Постигнул я все благо казни, им

Произнесенной надо мной, как мнилось

Безумцу мне, в непримиримом гневе.

О, он в тот миг, когда я им ругался,

Меня казнил, как бог: меня спасал

Погибелью моей, и мне изрек

В своем проклятии благословенье.

Каким путем его рука меня,

Бежавшего в то время от Голгофы,

Где крест еще его дымился кровью,

Обратно привела к ее подошве!

Какое дал мне воспитанье он

В училище страданий несказанных

И как цена, которою купил я

Сокровище, им избранное мне,

Пред купленным неоценимым благом —

Ничтожна! Так, перерожденный, новый,

Пошел я от Голгофы, произвольно,

С благодарением, взяв на плеча

Весь груз моей судьбы и сокрушенно

Моей вины всю глубину измерив.

О, благодать смирения! о, сладость

Целительной раскаянья печали

У ног спасителя! Какою новой

Наполнился я жизнию; какой

Во мне и вкруг меня иной открылся

Великий мир, когда, себя низвергнув

Смиреньем в прах и уничтожив

Все обаяния, все упованья

Земные, я бунтующую волю

Свою убил пред алтарем господним,

Когда один с раскаянной виною

Перед моим спасителем остался!

Блажен стократ, кто верует, не видев

Очами, а смиренной волей разум

Святыне откровенья покоряя!

Очами видел я; но вере долго

Не отворяла дверь моей души

Бунтующая воля. Наконец,

Когда я, всю мою вину постигнув,

Раскаяньем терзаемый, был брошен

К ногам обруганного мною бога,

Moeй судьбы исчезла безотрадность;

Все изменилось. Тот, кого безумно

Я отрицал, моим в пустыне жизни

Cопутником, подпорой, другом, все

3eмное заменившим, все земное

Забвению предавшим, стал;

За ним, как за отцом дитя, пошел я,

Исполненный глубоким сокрушеньем,

Koторое, мою пронзая душу,

К нему ее глубокую любовь

Питало, как елей питает пламя

В лампаде храма. И мою в него

Я веру всею силою любил,

Как утопающий ту доску любит,

Которая в волнах его спасает

Но этот мир достался мне не вдруг.

Мертвец между живыми, навсегда

К позорному прикованный столбу