Певерил Пик
Шрифт:
В эту минуту дама возвратилась и, проследив за направлением взгляда Эмпсона, быстро сказала ему:
— Герцогиня Портсмутская присылала ко мне своего человека с запискою, на которую настойчиво просила тотчас же ответить, так что мне пришлось писать, даже не взяв своего алмазного пера. Ах, я запачкала чернилами пальцы! — добавила она, взглянув на свою хорошенькую ручку, и окунула пальцы в серебряную вазу, наполненную розовой водою. — Но точно ли, — продолжала она, указывая на Фенеллу, — это ваше заморское чудище не понимает по-английски? Отчего она покраснела? Она и в самом деле так хорошо танцует? Я хочу видеть ее искусство и послушать, как он играет на рожке.
— Танцует! —
— Все это так, господин Эмпсон, — сказала дама, — но вы — свой человек, хоть и низшего звания. Вы должны сами понимать…
— Я понимаю только одно, мадам, — ответил Эмпсон. — Я первый флейтист Англии, и если меня уволят, то меня будет так же трудно заменить, как наполнить Темзу водою из лужи.
— Не спорю, мистер Эмпсон, вы человек талантливый, — согласилась дама, — но все же следует помнить и о другом: сегодня вы пленяете слух, а завтра другой может превзойти и вас.
— Никогда, сударыня, этого не будет, пока ухо не утратит божественную способность отличать одну ноту от другой.
— Божественную способность? Так вы сказали, мистер Эмпсон? — спросила дама.
— Да, сударыня, божественную. Вспомните весьма изящные стихи, произнесенные на последнем празднике:
О райской жизни только то известно,
Что там любовь и музыка — небесны.
Это написал мистер Уоллер, я знаю. Он заслуживает похвалы.
— Так же, как и вы, дорогой Эмпсон, — сказала хозяйка, зевнув, — хотя бы за то, что делаете честь своему ремеслу. Но спросите, пожалуйста, наших гостей,, не хотят ли они чем-нибудь угоститься? Быть может, вы и сами откушаете? Этот шоколад привез в подарок королеве португальский посланник.
— Если шоколад настоящий, — сказал музыкант.
— Как, сэр? — вскричала прекрасная хозяйка, приподнявшись со своих подушек. — Разве у меня в доме бывает что-нибудь ненастоящее? Позвольте напомнить вам, господин Эмпсон, что, когда я увидела вас в первый раз, вы едва умели отличать шоколад от кофе.
— Ваша правда, сударыня, — ответил флейтист, — истинная правда. Но чем же еще, если не разборчивостью, мне доказать вам, что я извлек истинную пользу из отличных уроков вашей милости?
— Я прощаю вас, мистер Эмпсон, — сказала дама, вновь небрежно откидываясь на пуховые подушки. — Надеюсь, этот шоколад вам понравится, хоть он и не так хорош, как тот, что прислал испанский резидент Мендоса. Но надо попотчевать чем-нибудь и наших гостей. Спросите их, не хотят ли они шоколаду и кофе или холодной дичи, фруктов и вина? Уж если они сюда попали, так надо показать им, где они находятся.
— Конечно, сударыня, — ответил Эмпсон, — но я, как на грех, сейчас забыл, как по-французски будет шоколад, поджаренный хлеб, кофе, дичь и всякие напитки.
— Странно, — заметила дама, — я сама сейчас тоже забыла и по-французски и по-итальянски. Да нужды нет; я велю подать им все — пусть сами вспомнят, что и как называется.
Эмпсон при этой шутке расхохотался, а
Тем временем флейтист подсел поближе к хозяйке дома — рюмка ликера восстановила доброе согласие между ними, и они, став разговорчивее, с большей откровенностью начали перебирать по косточкам весь двор, от высшего и до низшего сословия, к которому, по-видимому, и сами принадлежали.
Правда, во время разговора дама несколько раз указывала Эмпсону на свое полное и совершенное превосходство над ним, и этот джентльмен-музыкант тотчас смиренно соглашался, как только ему это высказывали, то в виде явного противоречия, то насмешливого намека, то откровенно высокомерного замечания, то еще каким-нибудь способом, обычным для утверждения и поддержания такого превосходства. Но очевидная страсть дамы к сплетням тотчас же заставляла ее спускаться с высоты, на которую она вдруг взлетала, и ставила ее снова в один ряд с музыкантом.
Этот пустой разговор о мелких придворных интригах, вдобавок совершенно ему неизвестных, ничуть не интересовал Джулиана. А поскольку их беседа длилась больше часа, он вскоре совсем перестал прислушиваться к потоку прозвищ, намеков и сплетен и предался размышлениям о своем собственном трудном положении и возможных последствиях предстоящего свидания с королем, столь неожиданно предоставленного ему благодаря удивительному посредничеству Фенеллы. Часто взглядывал он на глухонемую: она казалась погруженной в глубокую задумчивость. Но раза три-четыре он заметил, что, когда хозяйка дома и музыкант принимают особенно важный и напыщенный вид, Фенелла искоса бросает на них испепеляющий взгляд, которого так боялись жители острова Мэн, считая, что он обладает сверхъестественной силой. Во внешности Фенеллы, да и в неожиданном ее появлении в особняке, таилось нечто столь непонятное, а ее поведение в присутствии короля, хотя и весьма удачно задуманное — ибо оно дало ему возможность получить частную аудиенцию, которой при других обстоятельствах тщетно пришлось бы домогаться, — было столь удивительным, что Джулиан невольно подумал, хотя и сам внутренне посмеялся над своей мыслью, уж не помогают ли глухонемой в ее делах ее родственники — эльфы: ведь именно к ним, если верить суеверным жителям Мэна, восходит ее родословная.
Другая мысль, не менее странная и сейчас же отвергнутая, как и та, что причисляла Фенеллу к существам, отличным от простых смертных, уже не в первый раз мелькнула в голове Джулиана: действительно ли Фенелла обладает теми физическими недостатками, которые, как всегда казалось, отторгали ее от остальных людей? Если нет, то какие причины могли заставить молодую девушку много лет подвергаться такому тяжкому испытанию? И какую непреклонную силу воли надо было иметь, чтобы принести подобную жертву! Какой глубокой и желанной должна быть цель, ради которой это было предпринято!
В его уме мгновенно пронеслось все, что произошло, и он сразу отбросил прочь эту совершенно дикую и несусветную мысль. Стоило лишь вызвать в памяти различные уловки его друга, весельчака и проказника молодого графа Дерби: чтобы подразнить эту несчастную девушку, он заводил в ее присутствии насмешливый разговор о ее характере и внешности, и она оставалась совершенно безучастной, а ведь нрав ее был всегда неукротим и вспыльчив. Разумеется, это не могло не убедить его, что девушка, столь несдержанная и своевольная, не смогла бы так долго и так настойчиво обманывать всех окружающих.