Певучая гитара
Шрифт:
— Нет-с, позвольте-с!.. — в свою очередь громко воскликнул и Август Андреич и также приподнялся, преследуя Петра Осипыча.
— Господа!.. Господа!.. — кричал племянник главного начальника, но его высокий тенорок был заглушён густым басом Августа Андреича, который размахивал руками, следуя за противником, расхаживавшим по комнате.
— Господа! Игнатий Николаич! Рассудите! — взывал Август Андреич к авторитету Савина.
Тот обвёл всех присутствующих внимательным взором и сказал что-то вполголоса племяннику главного начальника.
Молодой человек презрительно усмехнулся, махнув
— Нет-с, это не наше дело! — по прежнему не унимался Август Андреич. — Мы — чиновники! Да-с!.. Мы дальше своего управления ничего не должны знать и не совать нос не в своё дело!..
— Конечно, мы — чиновники! Конечно! — горячо подтверждал и Иван Тимофеич.
Голоса смолкли. Пётр Осипыч, которому, очевидно, не понравился исход разговора с Августом Андреичем, замолчал первым и принялся пить пиво. Лицо его было взволновано, глаза всё ещё блестели, и даже руки немного дрожали. Август Андреич несколько раз прошёлся по комнате, пощипывая бородку и, с какой-то недовольной гримасой на лице, косясь в сторону Петра Осипыча.
— А вот, если бы вас, Игнатий Николаич, попросить сыграть что-нибудь! — обратился хозяин к Савину минуту спустя.
— Да! В самом деле, Игнатий Николаич! — поддержал хозяина и племянник главного начальника.
Игнатий Николаич снова обвёл глазами присутствующих, как бы справляясь — все ли просят его сыграть, и потом гордо отклонил эту просьбу. Всех усиленнее просил гостя хозяин, и его усилия закончились успехом. Взяв гитару, Игнатий Николаич вытер платком руки, настроил инструмент как-то по своему и начал вальсом. Игра его, действительно, останавливала внимание. В комнате слышались тихие и нежные аккорды, то усиливавшиеся, то замиравшие в какой-то тихой грусти.
Все мы, притаив дыхание и не шелохнувшись, слушали игру, и, казалось мне, — звуки покорили громкие и пьяные голоса, до того нарушавшие тишину нашей всегда мирной и безмолвной квартиры, и примирили спорщиков. Иван Тимофеич стоял сзади стула, на котором сидел Игнатий Николаич, и я видел его печальное лицо с грустным выражением в глазах. На лицах гостей также было новое выражение: казалось, все вдруг задумались о чём-то, и всем им припомнилось что-то грустное, как будто далёкое и забытое и потревоженное теперь тихими и печальными аккордами… Звуки замолкли. Игнатий Николаич откинулся к спинке стула, улыбнулся и заиграл новый мотив, и выражение на лицах слушателей разом сменилось. Улыбаясь и размахивая в такт рукою, племянник главного начальника подпевал под аккомпанемент гитары:
Чтобы всем угодить, —
Веселей надо быть…
Темп аккомпанемента участился, и несколько голосов разом повторили:
Чтобы всем угодить, —
Веселей надо быть…
Разразился общий хохот, и звуки гитары смолкли. Игнатий Николаевич вновь закурил потухшую папироску и с улыбкой во всё лицо заиграл новый мотив. Нестройный хор пьяных людей тянул:
Дай на тебя мне посмотреть,
Поцеловать и умереть…
Я обожа-а-ю, я обожа-а-ю…
Под
В паузы, когда смолкала гитара, я слышал беспорядочный говор, звон рюмок и стаканов, а потом новые и новые взрывы хохота. Полчаса спустя Игнатий Николаевич поднялся и громко заявил, что уходит, после чего поднялся говор ещё беспорядочнее. Многие просили его оставаться, ссылаясь на то, что рано, и что веселье только что началось. Кто-то даже предложил Игнатию Николаичу засесть в «винт», но это предложение окончательно смутило Ивана Тимофеича, и он принялся извиняться, что, не предусмотрев, не запасся картами…
После этого долго слышались приветствия, шорох ног и отрывочные фразы. Из разговора оставшихся я легко заключил, что ушли Савин, племянник главного начальника и Пётр Осипыч. Старик Август Андреич говорил кому-то громко и негодующе:
— Он что из себя корчит-то!.. Служит без году неделя, а тоже в спор со старыми служащими…
— Ну, да что там — Бог с ним! — старался примирить Августа Андреича хозяин.
— «Бог с ним»! — передразнил Ивана Тимофеича возмущённый старик. — Он думает, что университетский значок надел, так и ни весть какая птица! Надумал служить, так все эти шальные-то мысли вон, а то, пожалуй, как бы и худо не вышло!.. Мы — чиновники… Да-а…
— За чиновников тост, господа… Ну!.. — воскликнул телеграфист, при этом он почему-то выругался.
Все задвигали стульями, слышался звон рюмок и стаканов, а потом раздалось громкое «ура!» Вскоре после этого выпили тосты ещё за разных лиц, и, наконец, Август Андреич зычно провозгласил:
— За нашего начальника управления… У-ра!..
Я потушил лампу, укутал голову одеялом и старался заснуть, но это мне не удавалось — шум, хохот и говор мешали. Раза два Иван Тимофеич стучался в дверь моей комнаты и окликал меня, но я не подавал голоса, и он уходил.
Разговор снова коснулся только что ушедших гостей. Иван Тимофеич восхищался игрою Игнатия Николаича, и его в этом отношении поддерживали остальные, но как только заговорили об Игнатии Николаевиче, как о чиновнике и человеке — почти все нашли его сердитым, требовательным и даже суровым. Иван Тимофеич не соглашался с этим приговором и старался опровергнуть неверно сложившееся мнение тем, что Савин, будучи таким важным чиновником, снизошёл до того, что не отказался от участия в его скромном торжестве.
— Ну, вы ещё не знаете его, — возражал Август Андреич. — Раскусите-ка этот орех, так, пожалуй, и загорчит во рту. Я третий год под его началом служу и уж хорошо это знаю. Я вон на службе-то состарился, а он — в дети мне годится!.. Все они так, «образованные-то»…
Голосом Август Андреич старался как-то особенно подчеркнуть это последнее слово.
— И чего они в правду лезут! Вот и у нас, в телеграфном ведомстве, пошли эти студенты! Целый институт открыли, напускали их, так что и нет ходу тебе, маленькому человеку!..