Пейтон-Плейс
Шрифт:
— Ты всегда была увлечена Пейтон-Плейс, — сказала Эллисон. — Не знаю почему. Это один из самых худших примеров маленького городка, — так я думаю.
Кэти улыбнулась:
— Нет. Неправда.
— Разговоры. Разговоры. Разговоры, — раздраженно сказала Эллисон. — Пейтон-Плейс знаменит своими разговорами. Говорят о каждом.
— Туфта, — не очень вежливо сказала Кэти. — Во всем мире все говорят обо всех. Даже в твоем замечательном Нью-Йорке. Уолтер Уинчел самый большой старый сплетник из всех. Он хуже Клейтона Фрейзера, «девочек Пейджа» и Роберты Картер вместе взятых.
Эллисон рассмеялась.
—
— Плевать, — сказала Кэти. — Если я когда-нибудь видела скупщика краденного, я видела его в колонках Уинчела. Мы, по крайней мере, не выставляем свое грязное белье напоказ в газете.
Эллисон пожала плечами.
— Газеты ограничивают себя известными личностями, — сказала она. — В Пейтон-Плейс интересуются каждым.
— Здесь сейчас все чествуют Селену, если так можно сказать. Селена и Пейтон-Плейс — это тебя беспокоит? — спросила Кэти.
— Да, — признала Эллисон. — Я думаю, Селена поступает глупо, оставаясь здесь. Ей следовало бы взять Джо и уехать в Лос-Анджелес к Глэдис, там ее никто не знает. Она ведет себя как страус, будто ничего не произошло. Правильно или нет, а это случилось, и теперь люди начнут говорить. Это только вопрос времени. Все эти замечательные друзья, которые так не хотели, чтобы ее повесили, повесят ее сами своими злыми разговорами.
— И это тоже пройдет, — сказала Кэти. — Так всегда бывает.
— Через сто лет разговоров, — сказала Эллисон и встала, чтобы уходить. — Ты увидишь. В конце концов Селена будет вынуждена уехать.
— Непохоже, чтобы она собиралась убегать, — сказала Кэти. — Вчера я была в магазине твоей мамы. Селена дружески беседовала с Питером Дрейком. Она не уедет.
— Ты всегда в любом разговоре видела перспективу для любовных отношений, — резко сказала Эллисон. — Не волнуйся. Дрейк не станет рисковать из-за Селены. Тед Картер не стал, и он не будет. Мужчины все одинаковы.
— Господи! — воскликнула Кэти. — Что с тобой случилось там, в Нью-Йорке? Ты никогда так не говорила до того, как уехала.
— Я поумнела, — сказал Эллисон.
— Чепуха, — сказала Кэти. — Все, что тебе надо, — это найти хорошего парня и выйти за него замуж.
— Нет уж, спасибо, — ответила Эллисон. — Любовь и я плохо совместимы.
Заявление Эллисон было слишком легкомысленным, но в это лето она не только думала так, она в это верила. За любовью пришла боль, которой не было до отъезда из Нью-Йорка, но которая выжидала, пока Эллисон вернется в Пейтон-Плейс, и теперь переполняла ее. Эллисон казалось, она умрет от этой боли. Боль была такой сильной, что Эллисон задыхалась, и такой острой, что у нее обнажились все нервы, и от этого было еще больнее.
Эллисон заново переживала свои детские потери и рыдала от жалости к самой себе. «Я потеряла Родни Харингтона для Бетти Андерсон, Нормана Пейджа для его матери и маму для Майкла Росси. Что я сделала не так? Что со мной происходит?»
Она прибыла в Нью-Йорк в сентябре, через три месяца после окончания средней школы. Констанс настаивала на том, чтобы Эллисон остановилась в одном из этих депрессивных отелей для женщин, но Эллисон не стала терять времени и сразу начала отстаивать свою независимость. Через пятнадцать минут после того, как она сошла с поезда,
«Девушка, которой нравится не лезть в чужие дела, хочет разделить квартиру-студию с близкой по духу девушкой, которой нравится заниматься тем же».
Эллисон аккуратно списала адрес и в течение часа познакомилась и въехала в квартиру девушки двадцати лет, которая называла себя Стив Вэлейс.
— Только не зови меня Стефания, — сказала Стив. — Не знаю почему, но, когда меня так зовут, я чувствую себя бледной и скучной, как персонаж Джейн Остин.
На Стив были широкие пятнистые, под леопарда, брюки и ярко-желтая рубашка. Волосы — богатого каштанового цвета, а в ушах огромные золотые серьги-обручи.
— Ты актриса? — спросила Эллисон.
— Еще нет, — хрипловатым голосом ответила Стив. — Еще нет. Все, что я пока делаю, — бегаю по конторам для распределения ролей, но как модель я могу себе позволить снимать квартиру и питаться. А ты чем занимаешься?
— Пишу, — не без страха сказала Эллисон. За такие слова над ней часто смеялись в Пейтон-Плейс.
— Но это же просто замечательно! — воскликнула Стив, и в эту секунду Эллисон полюбила ее.
Но писать рассказы и продавать их, как поняла Эллисон, это совершенно разные вещи. Она начала осознавать, что ей невероятно повезло, когда она продала свой первый рассказ, и что дорога к следующему напечатанному рассказу действительно будет каменистой.
— За редактора, как тот, который купил «Кота Лизы», — часто и горячо провозглашала она раз в неделю тост, получая щедрый чек от Констанс.
На стене в гостиной Стив Эллисон повесила цветную иллюстрацию из журнала, напечатавшего «Кота Лизы». В течение первого года в Нью-Йорке она часто смотрела на нее и таким образом набиралась мужества, так как бывали дни, когда она боялась, что никогда не сможет зарабатывать на жизнь как писатель. Но потом она встретила Бредли Холмса, литературного импресарио, и перед ней начали открываться новые двери. Ей бы никогда не добиться успеха, если бы не Холмс, но думать о нем, сидя на кровати у себя в комнате в Пейтон-Плейс в этот жаркий день, было настолько больно, что Эллисон уткнулась в подушку и разрыдалась.
«О, я люблю тебя, люблю», — рыдала она, а потом вспоминала прикосновения его рук, и к горю примешивался стыд. Чем плотнее Эллисон зажмуривала глаза, тем отчетливее возникал его образ.
Бредли Холмсу было сорок лет, это был крепко сложенный брюнет, хотя он был ненамного выше Эллисон.
— На твоем месте легче продавать сразу издателю, — говорила Эллисон ее приятельница Стив, — чем хорошему импресарио.
После серии отказов, полученных от секретарей импресарио, Эллисон подумала, что, возможно, это правда. И после еще одного абсолютно катастрофического опыта, когда она уже склонна была думать, что на ее месте главное не продать рассказ импресарио, а прорваться через его секретаря, Эллисон нашла убежище в нью-йоркской публичной библиотеке. Книга, которую она выбрала, оказалась бестселлером, и автор посвятил ее «другу и импресарио Бредли Холмсу», который, по словам автора, был настоящим другом, терпеливым гением с душой Христа и, кроме того, лучшим импресарио в Нью-Йорке.