Пхенц и другие. Избранное
Шрифт:
Однако и на сей раз состояние напряженности не привело к роковому исходу. Разрядил обстановку однорукий Марьямов, сумрачно сидевший в углу, пока товарищ О. разбирал по складам телеграмму и его, Марьямова, шальные сведения о вожде мятежного города. Грязный, оборванный, заросший щетиной (полдня он провел в болоте, хоронясь от погони, а после без передышки пробежал сто километров и был возле N-ска подобран попутным самосвалом), этот злополучный свидетель районного переворота неожиданно подал голос:
— Не откроет он церквей, — пробормотал Марьямов, пользуясь ораторской паузой. — Насчет
— Что ты мелешь? почему не захочет? — удивился товарищ О. дерзости низового работника, посмевшего перебить его выступление грубой репликой с места.
Но в душе он был доволен помехой, потому что успел вернуть лицу нормальное расположение и, ощупывая себя, сожалел, что поддался припадку речи, которая вредно отражалась на его сосудистой деятельности.
— Не будет Леня церквей открывать, — повторил Марьямов, тупо глядя в пол.
— Ну-ну, говори, не бойся! Что ж, по-твоему, этот Леня Бога не признает?
Обычное, насмешливое, миролюбивое выражение промелькнуло в глазах областного руководителя. Товарищ У. и Алмазов с облегчением расправили спины.
— Да говори же ты, не бойся, — подтвердил товарищ У. и тоже пошутил: — Почему ваш Тихомиров в Бога не верует?
— А потому…
Марьямов встал, сделал шаг, споткнулся, выпрямился, и они увидали, как он стар, измучен и однорук.
— А потому, что Леня Тихомиров — колдун! Антихрист! Ему бесы помогают…
И воздев свою единственную руку, Марьямов широко, истово перекрестился.
…Когда его увели, подполковник сказал дежурному:
— Поместить в изолятор. Никого к нему не пускать до особых распоряжений. Старик немного свихнулся, но это пройдет…
И чтобы как-то смягчить бестактность своего подчиненного, он добавил, обращаясь к высоким гостям:
— По моим данным, Марьямов потерял левую руку в юности, на антирелигиозной работе. Возможно, эта травма произвела теперь обратную психическую реакцию. Что поделать! Нервы, нервы! Таков бич нашей опасной профессии…
Алмазов двумя пальцами погладил седую прядь, искусно оттенявшую глубокий бархатный тон его прически и маленьких мушкетерских усов. По счастию, товарищ О. не обратил на это внимания. Но товарищ У., у которого были все условия для шевелюры и который мог бы иметь еще более тесный контакт с женским населением N-ска, если бы не брился наголо из сочувствия к товарищу О., вздохнул и отвернулся.
— Елки-палки!
Голосу О. окончательно вернулись спокойная деловитость и демократическая простота.
— Вражеская пропаганда заразила ваших сотрудников. Вам надлежит, подполковник, лично понюхать эту задницу. Поедете в Любимов с отрядом. Десяток-другой молодежи можно призанять у милиции. Снаружи никаких менструаций. Культурненько. Шляпы, галстуки, как в ресторане. Прогулки по свежему воздуху. Деткам захотелось на травку. Пукать из пистолета нэ трэба, пока не подопрет. Пару пулеметов все ж таки прихватите, могут пригодиться. Тихомирова и других крикунов без шума вывезти. Восстановить тюрьму. Восстановить телефонную связь с N-ском. Однако — без репрессий. Не наломайте
— Я, товарищ О., совершенно с вами согласен. Могу от себя добавить по вопросу, как вы остроумно выразились — хи-хи, — менструаций. Не взять ли им в дорогу рюкзаки, удочки, щипковые инструменты, баян?.. Ведь мероприятие сугубо гражданское, по сектору спортивных, культурно-массовых развлечений. Вылазка на природу. Пикничок. Песни и пляски. И чтоб никаких последствий культа личности!
…В полдень к автобусной станции протопала рота парней — в черных, застегнутых наглухо, несмотря на погоду, пальто и в черных же, низко надвинутых, покоробленных шляпах. Из-под шляп оттопыривались здровенные крестьянские уши. Каждый сжимал в одной руке чемодан, в другой — балалайку или рыболовную снасть. Сбоку, по тротуару маршировал Алмазов — в гетрах, с рюкзаком, в пробковом охотничьем шлеме.
— За-певай!
Красноухий тенор из первой шеренги запел:
Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши жены?..— Наши жены — ружья заряжены! — подхватил, было, хор и осекся.
— Ты что, Соловьев, забыл команду?! — процедил сквозь зубы Алмазов. — Запевай лирическую!..
Соловьев неуверенно запел:
Не шей ты мне, ма-а-а-тушка, Красный сарафа-а-ан…Сбиваясь с ноги, рота подошла к станции. В сторонке уже ожидали три городских автобуса.
— Стой! Смирно! Справа по одному — за-гружайсь! Стуча чемоданами, роняя шляпы, певцы полезли в машины и, как боги, разместились на мягких пассажирских подушках.
За углом свора старух обменивалась новостями:
— …А в чемоданах — у них, девушка, ружья заряжённые, пистолеты… Два пулемета, два пулемета — мне точно известно!.. Баб ниже пояса касаться не велено… В Любимове чудотворная явилась… Епископ Леонид… Не епископ он, а блаженный, юродивый — Леня… Церкви открывает! церкви открывает! церкви открывает!.. Помоги ему. Господи! Даруй ему, Господи, победу над войском сатанинским, над войском антихристовым!..
В Любимове тем часом не прекращалось гулянье в честь Леонида Ивановича и его молодой супруги. С утра они расписались, и эта свадьба упала, как манна небесная, на вольный город, лишь ожидавший сигнала продолжать праздник и закрепить победу веселым пиром. По правде сказать, и 1-го и 2-го мая тоже не сидели без дела и начали-таки закреплять, как смогли, красную дату и новую эру. Да за всеми переворотами не успели распробовать, и потом — кто считает? Уж раз Леонидом Ивановичем установлена свобода в Любимове, то как же ее не отметить наилучшим образом, и зачем нужна свобода русскому человеку, если нет ему воли погулять да повеселиться всласть, на погибель души, на страх врагам, так, чтобы перед смертью, которая никого не минует, было что вспомнить?