Пианисты
Шрифт:
Я ищу глазами Ребекку. Она сидит на втором месте от среднего прохода. Вся сжавшись, она слышит то же самое, что я: громкое «Ах!» публики. Скандал. Брур Скууг сидит совершенно неподвижно. Это мучительно не только для тех, кого это близко касается. Это мучительно для всех. Никому не хочется быть свидетелями того, что происходит на сцене. Аня побелела, как снег. Кто знает, может, она сейчас ко всему еще и упадет в обморок? Но она, не двигаясь, сидит на своем стуле. Каридис что-то говорит ей, сообщает номер такта, оркестр снова начинает играть. Он вернулся немного назад. На тридцать два такта. У нее опять возникнут
Я все еще щиплю себя за ляжку и мечтаю, чтобы то, что только что случилось, оказалось дурным сном. Дебют Ребекки тоже был драматичен. Но тут совершенно другое. Чтобы солист перестал играть! Такого просто не бывает. Это недопустимо. Такого пианиста нельзя считать даже дилетантом. Это значит, что у него какой-то дефект. С этой минуты все будут гадать, какой дефект у Ани Скууг? Подумают, что она слишком худа? Или слишком о себе возомнила? Я слышу, что она разыгралась, что она опять играет так, как от нее этого ждут. Она не делает хорошую мину при плохой игре, она играет великолепно, но это уже ничему не поможет, поздно. У публики комок застрял в горле. Третья часть тоже пролетает, как порыв ветра. Бесполезно.
Сам я сижу в третьем ряду и думаю, что этот срыв у нее случился, когда она играла вторую часть для меня. Я воспринимаю это буквально и ничего не могу с собой поделать. И с ужасом думаю, что это грозит бедой нашим отношениям. Все остальное для меня не имеет значения. Мне все равно, как это скажется на ее или на моей карьере. Хотя она думает только о карьере, и в ее жизни, независимо ни от чего, нет для меня места. Я лишь один из многих сотен зрителей, кто надеется, что она благополучно доиграет концерт до конца, доиграет так, чтобы неприятный случай во второй части можно было забыть.
Впрочем, его уже никогда не забудут. Все присутствующие в зале в тот вечер запомнят его, как страшный сон, как что-то, чему они предпочли бы не быть свидетелями. Злорадство получает пищу, когда падает конькобежец, когда критики зарубают какой-то роман, когда премьер-министр вынужден уйти в отставку. Но всем неприятно видеть, как семнадцатилетняя слишком худенькая девушка перестает играть во время второй части фортепианного концерта соль мажор Равеля.
Кажется, что аплодисментам не будет конца. Зрители как будто подбадривают инвалида, думаю я. Аня играет даже на бис — «Скарбо» из «Ночного Гаспара». Звучит потрясающе, несмотря на сумасшедшие технические трудности. Она сумела сделать то, чего не смогла Ребекка, — выложилась да конца даже после того, когда скандал стал уже фактом. Неужели такое все-таки возможно? — думаю я. Как она все это переживет? Нет, думаю я, пока еще звучат крики «браво!» и я украдкой кошусь на Брура Скууга, который сидит, так сжав челюсти, как будто вознамерился их раскрошить. То, что случилось, не должно было случиться. Независимо от того, как
Однако судя по внешнему виду, Человеку с карманным фонариком хуже, чем ей. Лицо у него побагровело. Он встает одновременно с женой. Я не знаю, что мне следует делать. Осмелюсь ли я взять с них пример и последовать за ними? Ведь Аня лучше, чем кто бы то ни было, знает, кто именно виноват в случившемся. Да, я должен пойти за ними. Я не могу оказаться настолько трусливым, чтобы не пойти поздороваться с ней и выслушать все, что она мне скажет. Лучше уж после этого покончить жизнь самоубийством.
Очередь желающих поздравить Аню невелика. Я иду сразу за Бруром и Марианне Скууг, направляющимися в артистическое фойе. Однако между этажами они неожиданно останавливаются. Я смотрю вниз на площадку лестницы.
Там без сознания лежит Аня.
Аня в артистическом фойе со своими родителями. Дверь закрыта. Очередь желающих ее поздравить значительно увеличилась. Все самые верные. Ребекка, Маргрете Ирене, не считая Катрине и кого-то, кого я не знаю.
Но я — первый, сразу после родителей.
Наконец дверь открывается, и выходит Брур Скууг. Он по очереди смотрит на каждого из нас, ждущих на лестнице. И серьезно кивает в ответ на свои мысли. Мы ничего не понимаем.
— Кое-кто из вас приглашен после концерта в «Блом». Ужин, естественно, отменяется, — говорит он.
Ребекка не может сдержаться.
— Почему отменяется? — спрашивает она.
— Как будто это и так неясно? Аня упала в обморок.
— Против этого лучшее лекарство — бокал красного вина, — дерзко заявляет Ребекка.
Человек с карманным фонариком пытается пригвоздить ее взглядом.
— Здесь решаю я.
Марианне становится рядом с ним. Она очень похожа на Аню, даже подкрасилась так, как красятся молодые. Она берет мужа за руку. Потом неуверенно смотрит на меня. Я предпочитаю отвести глаза.
Наконец мы с Аней одни. Несколько коротких минут. Я попросил разрешения закрыть дверь.
— Маргрете Ирене подменила мой билет, — говорю я.
Она прикасается к моей руке. Рука у нее ледяная.
— Это пустяки, Аксель. Твоей вины в этом нет.
— Я тебя отвлек.
— Нет. В этом никто не виноват. Я сама отвлеклась.
— Это мелочь.
— Ты так думаешь? — Она внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, не лгу ли я.
— Потом ты играла великолепно.
— Тот, кто упал, не может выиграть лыжные гонки. Если он упал лицом в снег, никакой рекорд его уже не спасет.
— Музыка не спорт, Аня! Речь идет не о том, чтобы выиграть забег!
— Не скажи. Мы принимаем участие в самом важном «забеге» из всех. И ты это прекрасно понимаешь.
Я не знаю, что ей ответить. Она еще очень бледная после обморока. Сидя рядом, я хорошо вижу, до чего же она худая. От нее неприятно пахнет. Чем-то затхлым и нездоровым.
— Жалко, что отменили ужин, — говорит она.
— Поужинаем как-нибудь в другой раз. Тебе надо поехать домой и отдохнуть.
— Да, наверное. А утром я проснусь и вспомню все, что случилось, как я опозорилась, играя концерт Равеля с Филармоническим оркестром. Завидовать нечему.