Пифагор
Шрифт:
Как видим, неопифагореизм был весьма неоднородным по характеру течением. Находим мы в числе его представителей также и лиц, более близких к философии в привычном нам смысле слова. Таков, в частности, Нумений (вторая половина II века н. э.) — грек родом из Сирии, являвшийся римским подданным. Нумений контаминировал элементы пифагорейской и платоновской теорий, а в получившуюся смесь привнес также черты экзотических учений "восточной мудрости", восходивших к индийским брахманам, египетским жрецам, персидским магам. Его интересовал даже иудаизм, и именно Нумению принадлежит известное высказывание: "Платон — это говорящий по-гречески Моисей" {170}. Иными словами, древние греки и древние евреи, по его мнению, мыслили об
Стоит отметить еще и такого неопифагорейца, как Никомах Геразский, живший в начале II века н. э. Он сочетал занятия философией и наукой, известность же получил преимущественно именно как ученый (труды "Введение в арифметику", "Учебник гармоники"). Как видим, конкретные научные дисциплины, которыми интересовался Никомах, — традиционно пифагорейские. Ясно, что его привлекала пресловутая мистика чисел. "У Никомаха… первый бог (монада) предстает как демиург, рождающий диаду, и ум — принцип бытия и познания всех вещей" {171}.
Напомним, монада и диада — это не что иное, как единица и двоица. Базовые пифагорейские числовые понятия, противопоставлявшиеся друг другу. Здесь (не только конкретно у Никомаха, но и у большинства представителей неопифагореизма) они приобретают отчетливо религиозный оттенок. Единица, монада — первый и верховный бог. Монада порождает диаду, тем самым былое единство разделяется, но это одновременно дает толчок к возникновению мира со всем множеством и многообразием его явлений.
Закономерно, что на базе неопифагорейской философии во многом вырос неоплатонизм — самое мощное и влиятельное философское течение поздней античности. Последний крупный неопифагореец Аммоний, грек из Египта, живший в начале III века н. э., явился непосредственным учителем первого неоплатоника Плотина. Иногда даже самого Аммония называют основоположником неоплатонизма, но это явное преувеличение, для которого нет ровно никаких оснований.
Разумеется, в рамках этой книги говорить сколько-нибудь подробно о неоплатонизме не приходится. Но нельзя не отметить, что основной посыл этого последнего судьбоносного направления античной философии — диалектика Единого и Многого. А тут уж без влияния пифагореизма, с его интересом к числовой стороне всего сущего, никак не обойтись.
Неоплатоники, собственно, решали вопрос: как вообще из Единого, то есть некой нерасчлененной единицы, может произойти (и закономерно происходит) Многое, которое представлено тем миром, в котором мы живем? Вопрос столь же прост, сколь сложен ответ; вопрос столь же вечен и абстрактен, сколь конкретно-историчны предлагавшиеся и предлагающиеся его решения.
В самое последнее время проблема эта получила особенную остроту. Теория Большого взрыва, не только предложенная, но и со всей возможной строгостью доказанная астрономами XX века (более того, с ней официально согласилась католическая церковь), гласит: когда-то, энное количество миллиардов лет назад, наша Вселенная была точкой. То есть некоей единицей, сказали бы пифагорейцы. Затем что-то произошло (что именно — никто не рискнет утверждать), и она начала расширяться. Из единого возникло многое, и это опять же находится в каком-то глубинном согласии с пифагорейской теорией. Причем случилось это вопреки второму закону термодинамики, согласно которому только из более сложных систем могут происходить более простые, но не наоборот.
Попробуем отвлечься от всей этой метафизики и вернуться к неоплатонизму. Представители этого направления обращались (хотя и на ином философском языке) к тем же самым проблемам, которые были актуальны для христианства, как раз тогда находившегося в стадии становления. Согласно христианскому учению, Бог создал мир. Из ничего. Единый и совершенно нематериальный Бог сотворил многообразный и вполне материальный мир. Опять диалектика Единого и Многого? Да. Плюс еще диалектика нематериального и материального. И это опять в какой-то степени наследие пифагореизма. Вспомним, как у Пифагора (по каким-то сложным, не вполне еще
Неоплатонизм — этот прямой наследник пифагореизма — закономерно оказался в достаточно сложных отношениях с христианством. Они, скажем без преувеличения, конкурировали за "власть над умами". Победу, как все прекрасно знают, одержало учение Христа, а не учение Плотина. Не в последнюю очередь потому, что основатель христианской религии и его непосредственные преемники обращались ко всем — вплоть до людей самых малообразованных, стоявших у подножия социальной структуры. Поэтому писали раннехристианские авторы просто и ясно. Неоплатоники же подчеркивали свою элитарность, что отражалось и на довольно-таки "заумном" стиле их сочинений.
Борьба вначале была весьма острой. Один из крупнейших неоплатоников — известный нам Порфирий, ученик самого Плотина и автор биографии Пифагора, — написал очень жесткий антихристианский трактат. Может быть, потому-то неоплатонизм и погиб, что не смог "переварить" христианство. А христианство, напротив, "переварило" неоплатонизм, включило в себя многое из этой философской системы. Понятно, это делалось скорее подспудно. Кто-то уже в более близкие нам времена сказал примерно так: "Есть вещи, которые делают, но не говорят о них". Подобный цинизм христианам первых веков был, понятно, не свойствен. И всё же среди них были авторы, не чуждые неоплатоническим (то есть отчасти пифагорейским по истокам) идеям. В их числе, например, находился такой великий теолог, как Ориген (первая половина III века). Именно из-за элементов неоплатонизма в его учении, которые более ортодоксально настроенными мыслителями воспринимались как "еретические", Ориген так никогда и не был провозглашен святым, несмотря на его громадный вклад в развитие христианского богословия.
Несомненна связь с неоплатонизмом такого мистического течения в раннем христианстве, как гностицизм. Правда, не на первом, а уже на последующих этапах развития гностических идей. Гностицизм ведь возник еще в I веке н. э., а в следующем столетии уже стал влиятельным. Плотин же, напомним, жил в III веке. Тем не менее между неоплатоническим и гностическим учениями есть явные элементы сходства. Единство и множество, Бог и мир, монизм и дуализм — всё это интересовало гностиков так же, как и неоплатоников. Правда, разгадки этих сложнейших проблем, предлагавшиеся ими, были иными — по сравнению как с неоплатонизмом, так и с христианством. В частности, обеим последним системам присущ онтологический оптимизм, позитивный взгляд на мир. Совсем наоборот у гностиков: их взгляды пессимистичны и проникнуты негативизмом. Многогранный мир, отделившись от единого Бога, тем самым стал обителью зла (предлагалась и более экзотическая версия: напротив, мир благ, а Бог — его противоположность — зол). На научном языке это формулируют так: "Специфичным для гностицизма является антикосмический дуализм: мир предельно удален от Бога и есть его антипод… Гностики помещают между Богом и миром серию ипостасей (у Василида, например, число их доходит до 365), функция которых заключается не в том, чтобы соединить идеальное и материальное (как в неоплатонизме), а, наоборот, разделить их" {172}.
Как было только что отмечено, возникновение гностицизма хронологически предшествовало появлению неоплатонического учения. В трудах Плотина гностики уже точно упоминаются. В связи с этим возможно даже, что как раз неоплатонизм сложился не без воздействия гностицизма, а не наоборот. Плотин был родом из Египта, а в этом регионе гностические настроения пользовались особой популярностью. Но если гностицизм произошел не от неоплатонизма, то, может быть, при его становлении сыграл какую-то роль непосредственно неопифагореизм — главный предмет нашего интереса в данной подглавке? Такую возможность отрицать нельзя, хотя, кажется, она всерьез в науке не рассматривалась. Неопифагореизм, напомним, существовал уже с I века до н. э.