Пифагор
Шрифт:
— Жмите же! Жмите! Давайте покинем эти воды! Скорее в Новую Элладу, где начнётся иная жизнь!
Пифагор стоял на носу. Волосы его разметались. Устремлённый вперёд взор горел священным блеском.
Часть V
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Войны колесница катилась ни валко ни шатко.
Дорога под нею была безупречно пряма.
Неволю
Тебе ведь, дикарка, как нам, не уйти от ярма.
Бескрайняя даль размывалась в вечернем тумане,
И стебли роптали, подобные тысячам струн,
И степь отзывалась на звук этот гулом и ржаньем —
Свободные кони сбивались в могучий табун.
Обет молчания
Во дворе перед длинным деревянным строением с плоской черепичной кровлей в то утро толпилось десятка два юношей в льняных хитонах одного цвета и одинакового покроя. Среди них метался воин в короткой дорожной хламиде с копьём в правой руке и узелком в левой. Он поворачивал красное потное лицо то к одному, то к другому. Но юнцы при его приближении пугливо отворачивались или недоумённо пожимали плечами.
— Что же вы молчите, болваны! — возмущался пришелец. — Я ищу брата. Его зовут Тиларом. Разумеете?
Вдруг распахнулась дверь, выбросив юнца лет девятнадцати, одетого как все во дворе.
И вот они в объятиях друг друга.
— Вот ты где! — возликовал воин. — Писал, что храм Муз в Кротоне, а от него целых сорок стадиев. Хорошо хоть, добрые люди нашлись и на дорогу вывели. А эти, — он неодобрительно повернул голову, — вздумали надо мною потешаться. Ну выкладывай, как кормят, чему учат, когда домой вернёшься.
Тилар отвёл взгляд. Лицо его сделалось серьёзным.
— Ты что? — воскликнул воин. — Не хочешь со мной знаться? Может, потому что и хлеб, и вино добываю вот этим?!
Он угрожающе потряс копьём.
Тилар наклонил голову.
— Или среди молчунов говорить разучился?
Тилар приложил палец к губам.
Воин хлопнул себя по лбу.
— О! — клянусь паликами! — тебе отрезали язык!
Тилар яростно открыл рот и высунул язык, словно на приёме у медика, до предела. Язык был широкий и красный.
— Да и ты издеваешься надо мной! Я проделал такую дорогу по самой жаре. Может, видишь меня в последний раз — ведь я отправляюсь не в ближний край. Отец, уходя в море, уговорил посетить тебя. Вот от него гостинец, дурень, чтобы дома не забывал.
Воин протянул узелок. Юноша его подхватил и, ощупав, заулыбался. Потом, мотнув головою и, видимо, приняв какое-то решение, показал глазами в направлении видневшегося за белой каменной стеною округлого лесистого холма.
Прошло ещё немного времени, и братья, выбежав за ворота, уже топтали пожелтевшую траву. Младший обошёл возвышенность, заглянул за каждое дерево и под каждый куст и лишь тогда, подойдя к брату, произнёс шёпотом:
— Слушай меня, Адраний, и постарайся понять. Я дал обет молчания.
Лицо воина вытянулось, глаза округлились.
— Да ты что?! Ума лишился?!
— Не перебивай. В тот день там, где ты меня отыскал, нас было трое — я, метапонтец Гиппас и кротонец Килон. Первым вызвали Гиппаса, и пока с ним шла беседа, мы с Килоном поговорили о том о сём. Узнав, что я сикел и сын кормчего, он ко мне отнёсся свысока
— Да, — вставил Адраний. — От корабельного весла кроме мозолей ничего не наживёшь.
Оглянувшись, Тилар продолжил:
— И вот меня позвали. На глиняных ногах я вступил в храм Муз и устроился на скамье против двери, ведущей в библиотеку. Вскоре оттуда вышел человек лет пятидесяти. Белое одеяние, высокий лоб, пронизывающий взгляд.
— Неужто Пифагор? — спросил Адраний.
— Да. Сам. Потом от Гиппаса, которого приняли, я узнал, что ему завязывали глаза, и он отвечал Пифагору, его не видя. Мне же было оказано доверие.
— Вот ещё что придумали... В жмурки играть! — проворчал Адраний раздражённо.
Тилар словно не слышал брата.
— Он внимательно оглядел меня, оценивая, на что я способен. Подойдя ближе, приподнял прядь моих волос, свесившихся на лоб, ощупал его холодными и сухими пальцами. И только после этого он назвал меня по имени.
«Радуйся, Тилар, мой проводник, — проговорил он. — Ты принадлежишь к народу, не уступающему в древности эллинам, но ещё не давшему ни одного учёного. Среди сикелов ты будешь первым пифагорейцем. Ты усвоишь законы чисел и научишься вычислять движения светил. Ты осознаешь глубину пропасти, отделяющей знание от невежества, постигнешь превратность представлений смертных о себе, о мире и о богах. Но прежде чем я провозглашу тебя математиком, ты пройдёшь через длительное молчание». Я удивился. «Сейчас я тебе объясню, — продолжил учитель. — У меня нет ни от кого тайн. Но сама природа — это тайна, для проникновения в которую требуются необычайные и, как мне давно уже стало ясно, совместные усилия. Путь к знанию бесконечно долог. Чтобы как-то его сократить, надо высвободить память от всего наносного и внешнего. Тот, кто молчит и слушает, постигает основы мудрости втрое быстрее, чем тот, кто задаёт праздные вопросы и растрачивает ум на пустую болтовню. Через эту добровольную жертву музам проходят все мои ученики. Хочешь ли быть среди них?»
«Да!» — ответил я, не раздумывая.
— Ну и дурень! — буркнул Адраний. — Обречь себя на молчание ради каких-то муз. Тьфу на них! Брось этих мошенников. Давай махнём в Персию. Царь набирает наёмников и расплачивается золотыми монетами с собственным изображением. А сколько мы с тобой повидаем! Не хочешь в Персию — двинем к картхадаштцам. Сильные руки всюду в цене!
— Сильные руки! Но скажи, есть ли человек сильнее Милона?
— Кто же может быть сильнее Милона! — удивился Адраний. — Но почему ты вдруг вспомнил Милона?
— А потому, — торжествующе произнёс Тилар, — что Милон, как и я и все те, кого ты назвал молчунами, — пифагореец!
— Счастливец! Ты видел Милона?! — воскликнул Адраний.
— Как и все ученики Пифагора, — пожал плечами Тилар. — Милон каждый день с бычком на плечах обходит стену с внутренней стороны. Там тропинка протоптана и трава не растёт.
Адраний схватил брата за плечо:
— Идём же! Ты мне покажешь Милона. Хоть бы одним глазком на него посмотреть! Когда ещё в Олимпии я побываю...