PiHKAL
Шрифт:
Это был необычный день — я принял максимальную дозу и получил от этого максимум плюсов. Сделанные во время эксперимента записи стали для меня личным сокровищем. До сих пор переживания, вызывавшие эти записи, свежи в моей памяти. Они стали последовательной цепочкой рассуждений, с помощью которых я окончательно уверился в том, как хотел дальше поступить со своей работой и как собирался этого достичь.
И я принял еще одно решение, возможно, самое важное из всех. Я не буду отрезать себя от богатейшего источника, который имел. Я останусь с людьми, буду работать с людьми, буду учиться у людей. Мой мир был миром изучения новых химических препаратов, и я сам не был единственным тиглем. Я подумал, что другие люди будут смотреть на вещи иначе, чем я, и я должен признать, что их мнение обладает такой же ценностью,
Стоит ли упоминать о том, что никаких экспериментов в Теннесси больше не было.
ЧАСТЬ 2. Голос Элис
Глава 16. Спираль
Когда, в конце концов, я подобрала для этого явления подходящее слово, то назвала его Спиралью.
Вот как все происходило. Готовясь немного вздремнуть (тогда я еще была ребенком) или отходя ко сну ночью, я достигала такой точки релаксации, когда человек почти не сознает свое тело. Мелкие неудобства и зуд в теле перестают заявлять о себе, и разум отправляется в свободное плавание. Стоило мне почувствовать, что это началось (я никогда не знала, когда наступит этот момент), как я, возбужденная и довольная, сразу же приходила в состояние полной готовности, а потом просто лежала, не шевелясь, пока процесс набирал обороты.
Прежде всего изменялось мое дыхание. Оно становилось совсем неглубоким, так что моя грудная клетка едва двигалась.
Если кто-нибудь заходил в комнату и заговаривал со мной — это порой случалось — я могла открыть глаза и ответить как обычно; эксперимент не останавливался, он продолжался в моей голове.
Каждая часть процесса, каждый его этап всегда были неизменными. Цветовая гамма была исключительно черно-белая. Другие цвета отсутствовали, и, как я ни пыталась, особенно где-то в четырнадцать лет, я не смогла вывести цвет на внутренний экран. К тому же у меня никогда не получалось продлить то, что я видела, разве что на несколько секунд. Если все заканчивалось, то ничего поделать было нельзя.
Сначала я видела образ, в соответствии с которым и назвала эти переживания, — образ спирали. Я чувствовала, как мое «я» быстро погружается в крошечную сжимающуюся точку. Она сжималась до предела, а потом внезапно превращалась в туннель. Я неслась по нему с огромной скоростью. Я была совсем малюсенькая и неумолимо продолжала уменьшаться.
Одновременно я расширялась. Я разрасталась до размеров вселенной с той же головокружительной скоростью, с которой уменьшалась. Это сочетание сжатия и растяжения было не только образным, я его чувствовала, осознавала всем своим существом и приветствовала. Переживания самой себя в виде микро- и макрокосма длились ровно четыре минуты.
Изображение спирали обнаруживается везде, где человек оставил свой след. Спираль высекали на поверхности камня, рисовали на стенах жилищ и на глиняных горшках. Спираль встречается в пещерах, в которых проводились инициации. Я уверена, что спираль до сих пор имеет значение для людей всех рас, потому что это символ для обозначения описанных мною переживаний и символ идеи, понимания того, что интеллект формируется не из рациональных, а из духовных переживаний Альфы и Омеги.
Следующий этап наступал неожиданно, как и все изменения в этом опыте. Я смотрела на стоявшие фигуры, в которых смутно угадывались люди. Темные тонкие фигуры вытягивались и становились похожи на скульптуры Джиакометти. [43] Они растягивались еще больше, их руки и ноги уже напоминали черную нить, растягивались до тех пор, когда, казалось, дальше было уже некуда. Тогда сцена менялась, и перед моим взором появлялись округлившиеся тела, двойники без костюмов, вызывавшие отвращение. Их маленькие головки и ножки утопали в раздувшейся плоти.
43
Альберто Джиакометги (1901–1966) — швейцарский скульптор-авангардист,
Эта сцена несла с собой дискомфорт и неприятные эмоции. Появлялось ощущение, будто что-то ужасно меня раздражает. Однажды я засекла, сколько по времени длится эта и следующая сцена. Оказалось, что вместе они продолжаются целых шесть минут. Обе сцены очень мне не нравились.
Потом наступала еще одна резкая перемена. Внутренний экран окрашивался в белый цвет, в ужасный мертвенно-белый оттенок, отвратительный и агрессивный, словно подбрюшье ската. После нескольких секунд самопрезентации эта белая поверхность начинала свертываться, начиная с внешних углов, окрашиваясь в черный цвет, пока весь экран не становился черным. Густой, жуткий, мертвый черный, цвет растекшейся смолы в темной глубокой пещере. После короткой паузы черный начинал свертываться по углам и переходить в белый. Превращение повторялось снова, и мои ощущения были сходны с теми, что я испытывала во время предыдущей сцены, — смешанное с раздражением неприятное чувство, доходящее до отвращения. В воображении у меня всегда стучали зубы, когда я переживала эти ощущения. Но я знала, что через это надо пройти, ибо этот путь нельзя было изменить.
Наконец, я переходила в заключительную стадию. Ради того, чтобы попасть туда, я всегда была и буду готова проходить через неприятную середину своего опыта.
Теперь я находилась на краю необозримой пропасти и смотрела в черноту, но она была совсем не та, что в сцене с переходом белого цвета в черный. Это была глубокая, убаюкивающая темнота бесконечной вселенной — пространства, без конца растянувшегося во все стороны. Мне нравилось находиться здесь, от этого я была совершенно счастлива. Если бы мне позволили, я осталась бы здесь навсегда, втягивая в себя эту прекрасную темноту и до боли знакомое ощущение бесконечности как живой, близкой и теплой, таинственной силы, окружающей меня.
После мгновения этого удовольствия приходило время приветствия Из верхнего левого угла вселенной Нечто, что знало меня и знакомое мне с момента становления времени и пространства, здоровалось со мной. Не произносилось никаких слов. Тем не менее послание было ясным и несло улыбку: «Привет, дорогой друг! Шлю тебе уважение-юмор-любовь. Видеть тебя вновь — это удовольствие пополам со смехом-радостью».
Нечто, здоровавшееся со мной, было бытием, настолько не похожим на что-либо, доводившееся испытывать человеку, что, повзрослев и попытавшись подобрать адекватное слово для описания увиденного, я пришла к выводу, что даже слово «бытие» не подходит. Любое слово задает границы, образ того, что ты описываешь, отличный от иных образов, которые определяются другими словами. А то, что довелось пережить мне, не имело ни образа, ни формы, ни определения, ни границ. Оно просто было. Оно есть.
Оно стало самым первым моим другом и приветствовало меня как равную. Я всегда отвечала ему волной любви, восторга и смеха.
Потом все заканчивалось.
На все про все уходило двенадцать минут.
Эти переживания были доступны мне постоянно, я принимала их как должное и не задумывалась о них, пока была ребенком. Лишь в четырнадцать лет я как следует взглянула на них и поняла, что этот опыт — нечто необычное, особенное, это принадлежавшее мне секретное сокровище. Я начала серьезно размышлять о нем, стала замерять время, в течение которого продолжался этот «сеанс» и предприняла первую — безуспешную — попытку что-либо в нем изменить. Но прошло много лет, прежде чем я отказалась от названия «микрокосм-макрокосм» как слишком длинного и громоздкого, остановившись на более простом слове «Спираль».
Возможно, это началось с самого рождения. Разумеется, точно это установить нельзя, однако, если учесть, что Спираль была частью моей жизни, сколько я себя помню, то я склоняюсь к тому, что она являлась мне с самого начала. Как-то раз мать сказала мне, что время от времени, когда я была совсем малышкой, со мной что-то происходило. Однако, по ее словам, она не волновалась по этому поводу, поскольку, когда все заканчивалось, я приходила в обычное состояние.
Я всегда видела Спираль в одних и тех же условиях (за единственным исключением) — когда ложилась в кровать, чтобы вздремнуть или заснуть ночью, но задолго до того, как я погружалась в сон.