Пик затмения
Шрифт:
– И что ты сделал? – Мара затаила дыхание.
– А что я мог? Отец запретил поднимать эту тему. Остальным мои догадки казались смешными. Пойми, меня и так считали… Как это у вас теперь называется? Фриком.
– Брин это не останавливает.
– А меня остановило. К тому же, мы, наконец, могли приступить к эксперименту. Закупка оборудования, подбор доноров… – Эдлунд даже спустя столько лет мечтательно вздохнул, как человек, который вспоминает свое первое осознанное Рождество. – Инира была рядом…
Одно упоминание о покойной матери Мары вызвало неловкое молчание. И пусть все участие Иниры Нанук в жизни дочери
Впрочем, смаковать тягостные эмоции было не в характере Эдлундов. Профессор тряхнул головой и нарочито бодро улыбнулся.
– Ну что, я ответил на все твои вопросы? Теперь можно полетать?
– Почти. Скажи, когда все это происходило, Густав уже работал на Линдхольме?
– Ох, не нравится мне твой настрой… – прищурился Эдлунд и испытующе заглянул дочери в глаза. – Это ведь не очередная история вашей великолепной четверки?
– Выбирай: правда или спокойствие?
– О, Господи… – от профессора генетики и автора трудов по физиологии это восклицание прозвучало по меньшей мере неожиданно. – Да, Мара! Да. Густав здесь работал. А теперь, с твоего позволения, я вылечу на свежий воздух, иначе мне придется стать очередным пациентом мадам Венсан.
– Jo, jag att flyga med dig "ar glad [1] , – с невинной улыбкой произнесла Мара, зная, как звучание родного языка действует на профессора.
Он покачал головой, давая понять, что прием раскрыт, но все же не сдержал ответной улыбки. Снял футболку, влез на подоконник и мгновение спустя джинсы упали на пол кабинета, а с улицы до Мары донеслось хлопанье больших крыльев.
– Ну, Брин, и попробуй теперь скажи, что из меня не выйдет детектив, – довольно пробормотала девочка себе под нос и последовала примеру отца.
1
Хорошо, я с удовольствием с тобой полетаю (швед.)
Суровый балтийский воздух принял ее в свои солоноватые объятия. В облике орла, под надежной защитой пуха и перьев, не чувствовался холод. Мара меняла высоту, наслаждаясь невесомостью. Крылья ложились на невидимые пласты ветряных потоков, и ей казалось, будто она плавает морской звездой на поверхности бодрящего кристально чистого озера. Полет прочищал голову, как мощное средство от мысленных засоров. Все отступало на второй план: оставалось лишь небо Линдхольма и коктейль лучших ароматов на свете. Йодистый запах водорослей, уютный дух опавшей листвы и тонкая нотка корицы из распахнутого окна столовой. Синьора Коломбо пекла свои нежнейшие булочки-завитушки.
Отец сделал пару кругов над островом, и Мара внутренне сжалась, предчувствуя возвращение. Доклад по праву, воспитательная трудовая повинность… Может, еще хотя бы один круг?.. Но золотистый орел профессора направился не к окну кабинета, а к маяку. Взлетел на самый верх и сложил крылья, ухватившись когтями за выступ. Мара уселась на соседний с любопытством глядя на отца: раньше он сюда с ней не прилетал. А он склонил голову, внимательно глядя на нее круглым влажным глазом с хищными янтарными искорками. Оперение вдруг стало
Остальные второкурсники уже освоили по паре обликов кроме тотемного. Нанду и вовсе отличился: помимо дрозда он научился превращаться в пресловутую чайку, ворона, альбатроса, а на днях под аплодисменты остальных стал роскошным ярким попугаем. У Брин кроме песца выходили только фенек и крыса. Она злилась на себя, но вслух говорила, что Нанду просто повезло: он умеет не забивать голову лишними мыслями. Бразильца, правда, это нисколько не задевало, в кои-то веки он получил высший балл и кичился этим на каждом углу. У африканки Зури теперь в арсенале была не только зебра, но и акапи, а девочка-выдра Ханна освоила бобра. Лузером оставалась только Мара. Еще Джо, правда, но ему пока запретили трансформации вовсе. Поэтому он был медведем Шредингера: никто не знал, умеет он перевоплощаться в других животных или тотем – его единственное призвание.
Брин утешала подругу: шутка ли, сразу две способности? Ни один летний даже мечтать не мог о даре иноликих. Так стоит ли переживать насчет небольшой неудачи?.. Но Мару мучил провал. Лучше быть профи в чем-то одном, чем пытаться усидеть между стульев. А ей так хотелось считать себя летней…
Она взглянула на отца, точнее, на чайку, которая сидела рядом, и изо всех сил попыталась сосредоточиться. Думай, как чайка, делай, как чайка, будь чайкой… В ушах словно наяву зазвучали пронзительные вопли морских птиц. Крик осла, которого решили заживо освежевать. Стайный дух, мелкая сырая рыба – и истошное дружное «ийя-ийя». Чем усерднее Мара старалась, тем сильнее становилось чувство брезгливости. Не то, что перевоплощаться не хотелось, но и вообще стряхнуть с себя даже мысли про чаек, как налипший птичий помет.
Осознав, что ничего не меняется, она оттолкнулась, взмахнула крыльями и спикировала вниз. Глупая, бездарная! Ну чего тебе стоит! В какую-то жалкую несчастную чайку! Аутсайдер…
Ветер свистел в ушах, но Мара сознательно набирала скорость. Не хотела, чтобы отец догнал ее, не хотела ощущать каждым перышком его разочарование. И как может у него быть такая дочь? Профессор, директор… Это ведь он разработал специальные программы, это благодаря ему границы между семействами животных стерлись… А она? Позор на семейном древе Эдлундов. И зачем он только дал ей свою фамилию? Нет, пусть все ее называют только Корсакофф. Не станет она пачкать ни род Эдлундов, ни род Нануков. Если уж чайка ей не под силу, то белый медведь – и подавно…
Пролетая мимо домика зимних Мара увидела на крыльце Роуз. Видно, девочки все-таки выставили ее из гостиной. Индейская первокурсница задумчиво стояла, всматриваясь в сумерки и, заметив большую птицу, странно улыбнулась, склонив голову набок. Что-то пробормотала себе под нос на своем языке и подняла руки.
Мара не верила в заклинания и ритуальную магию, но после вещего сна Джо с индейцами осторожничала. И от греха подальше набрала высоту, разогнавшись прямиком к нужному окну.
В кабинет отца она влетела на полной скорости, от взмахов крыльев бумаги слетели со стола. Мара собралась уже вернуть человеческий облик, но увиденное заставило ее вздрогнуть: в директорском кресле с видом крестного отца сицилийской мафии восседала Мила Вукович.