Пикассо
Шрифт:
Париж, отель Друо, 2 марта 1914 года. Залы 7 и 8. Около двух часов пополудни.
Месье Бодуан, оценщик на аукционе, очень нервничает, хотя ему ассистируют братья Бернхейны, знаменитые торговцы предметами искусства, призванные в качестве экспертов. Было из-за чего волноваться: ассоциация «Шкура медведя» в соответствии с ее уставом должна выставить на аукцион 150 «современных картин и рисунков», которые она приобрела с момента своего основания в 1904 году.
Эта распродажа будет своего рода тестом. Будет ли, наконец, признана современная живопись или, напротив, лопнет как мыльный пузырь? Более того, среди представленных картин довольно много работ кубистов. На продажу выставлены картины Матисса, Дерена, Утрилло, Вламинка, Ля Френе, Вюйяра, Гогена, Валадона…
Вопреки ожиданиям традиционалистов,
А вот и Пикассо… В зале тишина — казалось, можно услышать пролетающую муху… Но какая неожиданность! Его картины вовсе не отличаются экстравагантностью! Где же его кубы, конусы, цилиндры? Только голубые и розовые создания, изможденные и грустные, окруженные необычным светом, на унылом фоне… Это картины, созданные художником до 1905 года. Их двенадцать. Они успешно распродаются. Но месье Бодуан приберег напоследок наиболее выдающееся полотно, которое осторожно выносят два ассистента в голубых блузах и представляют публике; раздается шум голосов. «А это картина того же художника, — объявляет оценщик, — Странствующие акробаты, полотно размером 2,25 на 2,35 м. Предлагаемая цена: 8 тысяч франков».
А через несколько минут стук молотка из слоновой кости фиксирует окончательную цену — 11 500 франков за картину, которую шестью годами ранее, в 1908 году, ассоциация купила за тысячу франков. Это самая крупная продажа аукциона.
В этот момент толпа молодых людей встает и аплодирует, среди них, конечно, друзья Пабло — Макс Жакоб, Сальмон, Рейналь, Жан Молле и, конечно, Канвейлер, который немедленно отправляется к Пикассо, не захотевшему присутствовать на аукционе.
В том, что Странствующие акробаты были куплены немцем Танхаузером, другом Канвейлера, за такую сумму, пресса увидела уловку немцев. В «Paris-Midi» можно было прочесть статью Мориса Делькура «Нашествие»: «Огромные суммы были заплачены за гротескные и позорные картины нежелательных иностранцев. И это немцы взвинтили цены до таких высот! Их план ясен. А наивные молодые художники попадут в западню. Они будут подражать Пикассо, который, пародируя все и не находя больше, чему еще подражать, погрузился в кубистический блеф». Но какова могла бы быть цель немцев в этом деле, по мнению Делькура? Да просто извратить французское искусство, уводя его от здоровых национальных традиций, глубоко обрубив его корни, и определенно нанести вред Франции, чтобы сияние ее талантов померкло в мире…
Самым парадоксальным в этом деле было то, что Странствующие акробаты были написаны намного раньше зарождения кубизма и не содержали даже малейших намеков этого направления. И тем не менее ее столь успешная продажа рассматривалась как победа кубиста, который никогда не претендовал на то, чтобы быть таковым. И он вовсе не являлся «отцом» этого направления живописи, всегда утверждая, что не относится к кубистическому движению. Но миф сильнее… и Пабло быстро понял, что может этому сопротивляться не иначе как лишь путем иронических высказываний в кругу друзей.
Странствующие акробаты послужили и источником бесконечных споров, которые не прекращаются до сих пор. Эта картина, бесспорно, доказывает гениальность Пикассо как художника и рисовальщика, а его последующие работы, которые приводят публику в замешательство, не являются ли они просто развлечением искусного мистификатора? Если это не так, то почему он с легкостью забросил стиль, в котором так преуспел? Очевидно, потому, что этот мистификатор просто насмехается над публикой. Вот откуда столь часто встречающееся предпочтение произведений Пикассо «голубого» или «розового» периодов, по поводу которых можно быть по крайней мере уверенным, что вас не вводят в заблуждение…
Во всяком случае, этот необычайный коммерческий успех Пикассо обеспечил ему широкую известность. Со 2 марта 1914 года он стал известен во всем мире. И как бы яростны ни были нападки на его творчество, значительность его таланта уже не ставилась под сомнение.
А в настоящий момент Пабло — тридцать два, но выглядит он на двадцать пять…
Глава X ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА. ПАРИЖ И РИМ
2 августа 1914 года. Вокзал в Авиньоне.
В толпе — Пикассо и Ева, Жорж Брак, Андре Дерен. Брак и Марсель обосновались в Монфаве в пригороде Авиньона, Дерен и Алис — в Сорге, а Пабло — в Авиньоне. Все они оказались здесь в середине июня.
Пикассо крепко обнимает на прощание Брака и Дерена, мобилизованных в армию [74] . И, как ни странно, хотя он не допускает мысли о том, что они могут не вернуться, его все же охватывает какое-то меланхолическое ощущение, что видит их в последний раз. И в самом деле, когда он встретит их снова, это будут другие люди.
74
Мобилизованы были также Андре Сальмон, Фернан Леже, Морис Рейналь и др.
Пабло, как испанский подданный, не примет участия в войне. Но Аполлинер, хотя и поляк по национальности, добился того, чтобы его мобилизовали.
Покидая вокзал, Пикассо, для которого мужская дружба значила так много, еще никогда не ощущал себя настолько одиноким и особенно «иностранцем».
Тем не менее в этот период всеобщей экзальтации накануне войны, за которой последовала мобилизация, он, охваченный общей лихорадкой, пишет картину Игральные карты, бокалы, бутылка рома, где на одном из бокалов написал VIVE LA… (Да здравствует…). А для непонятливых изображает два маленьких французских флага…
Он планирует остаться на период войны в Авиньоне, предполагая, как и все, что она продлится не больше двух-трех месяцев… Пикассо погружается в работу, которая для него самое совершенное лекарство от всех бед и потрясений. Он пишет натюрморты в стиле кубизма, которые стали заметно мрачнее, жестче и холоднее в обстановке разразившейся враждебности. В то же время выполняет много рисунков, подготавливающих его к портрету, о котором он мечтал еще в Париже. К этому периоду относится картина Художник и модель, которую Пикассо скрывал в течение 60 лет — она будет обнаружена только после его смерти. Это произведение, которое кажется преднамеренно незавершенным, сочетает рисунок и живопись, а моделью, вероятно, послужила Ева. Молодая женщина стоит, а художник сидит в задумчивой позе, причем изображены они в подчеркнуто классической манере — классицистской, как назовут это позже…
Полотно предваряет дальнейшую эволюцию творчества Пикассо. Уже весной 1914 года, показывая Канвейлеру два рисунка сидящего мужчины, выполненные в этом стиле, он спокойно заявит ему: «Все-таки это ведь лучше, чем прежде, а?» Его друг был изумлен — как прореагируют его клиенты, любители кубистических картин, на такое резкое изменение стиля?
Но Канвейлер скоро столкнется и с более серьезными проблемами. Убежденный, как и многие немцы, жившие в Париже, в том, что Германия никогда не будет воевать с Францией, он не получил французского гражданства, хотя ему неоднократно советовал это сделать Пикассо. Будучи пацифистом и франкофилом, он не собирался вернуться в Германию и быть мобилизованным. Он уезжает в Швейцарию, но в соответствии с законом о гражданах вражеской страны его галерею на улице Виньон закроют, а картины конфискуют, так же как и все принадлежащее ему имущество. Это никак не устраивало Пабло, которому Канвейлер был должен 20 тысяч франков, а еще менее — других художников, отправившихся на фронт, — Брака, Дерена, для которых покупка Канвейлером их картин составляла практически единственный источник существования. В еще худшем положении оказались Грис и Маноло, живущие на ежемесячные выплаты Канвейлера. По мнению Пикассо, торговец своим легкомыслием не оправдал доверие, которое ему оказали художники. Взбешенный, он обращается к правосудию. Его гнев и возмущение усиливаются воспоминаниями о пережитых годах нищеты. Он тут же вспоминает Маньяча, который тогда так жестоко лишил его средств к существованию, а также эксплуатировавших его папашу Сулье, Саго, Воллара, скупившего все имевшиеся в его мастерской картины за ничтожную сумму.