Пикассо
Шрифт:
Этот особый творческий процесс, присущий Пикассо, объясняет также тот факт, что ему удавалось в тот же период создавать очаровательные портреты Нюш (1942) и даже Доры, изобразив ее исключительно красивой (1941), потому что такими увидел их художник в тот момент.
Постепенно, несмотря на все трудности оккупации, Пабло смог наладить довольно сносное существование. Теперь он встает в десять утра, а чуть позже встречается с ожидавшими его визитерами, отфильтрованными и представленными неизменным Сабартесом. Затем традиционный звонок Доре, которую он приглашает на обед — часто в сопровождении одного-двух визитеров; они направляются в ресторан «Каталонец», находящийся на улице Гранд-Огюстен, или к Гафнеру. Остальную часть дня и частично ночь Пикассо напряженно работает, словно
Среди посетителей Пикассо немало немцев, не разделяющих официальную точку зрения нацистских властей об «искусстве вырождения», любителей живописи, коллекционеров и просто любопытных. Многие из них приходят в гражданском, чтобы не подчеркивать свое положение победителей. Стала знаменитой история, когда один из немцев, глядя на репродукцию Герники, спросил Пикассо: «И это все сделали вы?» — «Нет, вы!» — якобы ответил художник… Похоже, эта история все-таки выдумана самим Пикассо. Он обожал ее рассказывать в кафе «Флора» или «Дё маго», каждый раз с огромным успехом. В ней он представал как отважный художник, сумевший поставить на место оккупанта.
Среди немцев, посещавших Пикассо, были также писатели и артисты. 22 июля 1942 года к нему пришел Эрнст Юнгер. Он позвонил в дверь во второй половине дня, а так как Сабартес работал только до обеда, то открыл ему сам Пикассо. «Невысокий мужчина в рабочей блузе», — как он вспоминал позже. Пикассо встретил его доброжелательно, так как ему понравилось последнее произведение Юнгера «На мраморных скалах», появившееся в 1939 году, где он в символической форме осуждал современный тоталитаризм. Пикассо знакомит гостя со своими работами.
У Юнгера создалось впечатление, что перед ним волшебник, тем более что он видел как-то Пабло в причудливой маленькой шляпе в виде конуса, зеленого цвета… И в самом деле, они долгое время беседовали о каббале, алхимии и ретортах. Писатель оценил обстановку в мастерской, где священнодействовал Пабло.
Между ними царило полное взаимопонимание. И когда беседа коснулась войны, заливавшей кровью Европу, Пикассо справедливо заключил:
— Что касается нас двоих, сидящих здесь, то мы заключили бы мир этим же вечером.
Во всяком случае, несмотря на беспокойство его друзей, немцы никогда не преследовали Пикассо, даже когда кто-то из его врагов пытался заявить, что он еврей, даже когда он принимал таких известных участников Сопротивления, как Робер Деснос, Поль Элюар или Зервосы. Существовало ли какое-либо указание, чтобы его не трогали? Очень вероятно. Отто Абетц, определенно, заботился о том, чтобы Пикассо оставили в покое. Юнгер, возможно, мог бы вмешаться, но его собственное положение не позволило ему это сделать. Его книга «На мраморных скалах» иносказательно осуждала тоталитаризм, а среди его друзей были те, кто в июле 1944 года будет участвовать в покушении на Гитлера… Более уместно упомянуть Арно Брекера, любимого скульптора Гитлера, он был хорошо знаком с Кокто, не раз встречался с ним перед войной в кафе на Монпарнасе. А когда в Париже была организована выставка его больших неоклассических скульптур, Кокто написал знаменитую статью «Салют Брекеру», в которой попытался подняться над кровавыми схватками людей и призвать к всеобщему братству в мире искусства… В свете этой перспективы международной солидарности в искусстве вполне вероятно, хотя и недоказуемо, что Брекер мог бы выступить на высшем уровне в защиту Пикассо. Он сделал это в отношении Майоля. Но разве Пикассо чем-то скомпрометировал себя? Он был слишком осторожен… Несколько немецких офицеров, пришедших познакомиться с его картинами, даже заявили, что художник подобного таланта мог бы иметь преимущества в этот тяжелый период и получать дополнительно уголь для обогрева своей огромной мастерской. Пикассо отказался от подобного предложения с достоинством. «Испанец, — ответил он, — никогда не мерзнет». Этот отказ — единственное, в чем его можно было бы упрекнуть…
Напротив, он с удовольствием принимает помощь Андре-Луи Дюбуа, бывшего заместителя
И еще, именно Дюбуа добьется, чтобы Пикассо получал тонну угля в месяц — это настоящее чудо в период строгих ограничений. Это позволило Пабло помогать Марии-Терезе: каждый день она приходила к нему и получала пять килограммов угля. А когда он пребывал в хорошем настроении, то торжественно открывал шкаф, разделенный на две части вертикальной перегородкой, и она рассматривала аккуратно сложенные с одной стороны — слитки золота, а с другой… куски марсельского мыла, очень редкого товара в те времена. Это мыло, как и масло, не только практически отсутствовало, но было необычайно дорогим. Широким жестом, указывая потрясенной женщине на это изумительное нагромождение, он мрачно заявил:
— Если когда-нибудь что-либо со мной случится, все это твое…
Тогда бедная женщина смущенно признается, что она предпочла бы один или два куска мыла… но сейчас же.
Бесполезно, он закрывал дверцы шкафа, а она печально уходила с небольшим пакетом угля…
Две проблемы постоянно стояли перед Пикассо. Первая — Ольга, которая по-прежнему была его женой и которой он должен выплачивать солидное содержание. Иногда они встречались, чтобы урегулировать кое-какие денежные вопросы, что всегда вызывало у него крайнее раздражение. А другая проблема — одновременная любовная связь с Марией-Терезой и Дорой. Обе женщины прекрасно знали, каков он, но каждая из них считала, что он предпочитает именно ее, и никто не хотел уступать. Естественно, Пабло постарался все организовать так, чтобы они никогда не встречались. Мария-Тереза не имела права на неожиданные визиты на улицу Гранд-Огюстен, как если бы она проходила мимо и случайно заглянула… Он объяснил ей, что не хочет, чтобы его беспокоили во время работы, что она должна приходить только в строго отведенные ей дни и часы, и разве не проводит он с ней два полных дня в неделю?
А Доре остается только ожидать телефонного звонка от Пабло. Правда, иногда он неожиданно появлялся у нее во второй половине дня, но в это время у нее могла быть в гостях подруга, поэтому он прекратил подобные визиты. А иногда, ради забавы, он просит Дору позвонить ему, когда он бывает у Марии-Терезы.
— Кто это? — спрашивает его Мария-Тереза, несколько взволнованная и обеспокоенная…
— Это посол Аргентины, — отвечает Пабло, довольный, что он заставил волноваться любовницу, но это не мешает ему затем быть особенно нежным, возможно, из-за угрызений совести, но в то же время готовым к новым выходкам, чтобы придать немного пикантности своему существованию.
Он стал также отправлять Марии-Терезе те же наряды, платья или блузки, которые выбирала себе Дора. Однажды, неизвестно, как это случилось, платье, предназначенное для Доры, прибыло на бульвар Генриха IV. Возмущенная Мария-Тереза спешит к Пикассо, где служанка сообщает ей, что Пабло нет, и тогда она бежит к сопернице. Можно не сомневаться, что они обменялись фразами, далекими от любезностей. А в это время Пабло, спрятавшийся в соседней комнате, наслаждался подобной ситуацией, которая тешила его тщеславие…
Но на этом история не закончилась. Сцена, о которой мы рассказали, происходила утром. А во второй половине дня Мария-Тереза, успокоившись, снова идет к Пабло, нарушая установленные правила посещения… Она ни словом не обмолвилась о визите к Доре. Зато неожиданно обращается к Пабло с претензией, которая привела его в замешательство.
— С тех пор, как ты обещал жениться на мне, — спокойно заявила она, — ты мог бы уже заняться разводом…
Пикассо стал защищаться, как мог: ему уже шестьдесят один год — разве это возраст для женитьбы? В этот момент неожиданно появилась Дора… Она тут же вмешивается в разговор, пытаясь доказать, что просто не имеет смысла обсуждать женитьбу Пабло и Марии-Терезы.