Пикник на Аппалачской тропе

Зотиков Игорь Алексеевич

Позавчера утром я прилетел в Вашингтон и, обливаясь потом, дотащил свои вещи в метро. Вашингтонское метро построено недавно. Все в нем очень чисто, как в Москве. Поезда тоже ухоженные. Только система оплаты здесь другая. Ты должен подойти к автомату и вставить в специальную щель бумажный доллар или пять долларов портретом вверх. Когда банкнот уже вставлен на одну треть, какой-то механизм изнутри захватывает бумажку и как бы всасывает ее. Через секунду на табло вспыхнут цифры, показывающие стоимость твоего вклада. Если ты ошибся, положил бумажку не так, — машина гневно «выплюнет» банкнот обратно. Теперь ты должен нажать на большую кнопку в правом верхнем углу автомата, и из другой щели выскочит карточка с коричневой полосой магнитной ленты, на которой записано, сколько ты вложил денег. Теперь, уже с этой карточкой, нужно подойти к турникетам, похожим на

наши московские, и сунуть в щель свою карточку. Опять машина «всасывает» ее, двери прохода открываются, и можно идти дальше. Только не забудьте взять обратно свою карточку, которая в этот момент уже высунулась вертикально наполовину с другой стороны стойки прохода. Если вы ее забудете или, еще хуже, выбросите по дороге — будут неприятности. Дело в том, что на этой магнитной, карточке записано название станции, где вы сели. А когда вы будете выходить там, куда вы приехали, окажется, что вы можете выйти только через такие же, постоянно закрытые калитки, как и на входе, и снова вставить свою карточку в щель стойки. Она опять «всосется» внутрь и выскочит с другой стороны, и калитка откроется. Но за это время ЭВМ внутри стойки считает с вашей карточки название станции, где вы вошли, посчитает, сколько стоит проезд до того места, куда вы приехали, вычтет эту стоимость из той суммы, которая была на карточке, и отпечатает и запишет на ленту остаток. Вы сможете взять карточку и выходить. Если на карточке было мало денег — калитка не откроется, карточка выскочит обратно, и зажжется надпись, говорящая о необходимости доплаты.

Я приехал в Вашингтон по приглашению и за деньги полярной комиссии Национальной Академии наук, чтобы принять участие в заседании этой комиссии совместно с управлением полярных программ Национального фонда для того, чтобы обсудить один вопрос: как идут дела у американской научной общественности с глубоким бурением льда ледников южной и северной полярных областей и что должно быть сделано в этом направлении американскими учеными.

Когда я на другое утро пришел в здание академии, то на втором этаже в холле перед кабинетом уже толпились люди. В большинстве своем это были мои старые знакомые, которых я знал много лет и с которыми встречался в первый раз в самых разных уголках Земли.

Все были взволнованны.

Дело в том, что в верхнем эшелоне «научной власти» Америки происходили большие и еще непонятные события, и все это имело прямое отношение к заседанию.

Все началось чуть больше года назад, когда президент США Рейган назначил на пост директора Национального научного фонда США новое лицо — доктора Блоха, бывшего вице-президента знаменитой американской компании Ай-Би-Эм, производящей самые современные приборы и устройства вычислительной техники. Через некоторое время доктор Блох отправил на пенсию старого директора Ди-Пи-Пи и назначил новым директором департамента полярных программ доктора Питера Вилкенса. Доктор Вилкинс был не новичок в ННФ, работал он и на посту директора департамента, связанного с глубоким бурением морского дна. Для научной общественности, имеющей отношение к Антарктике и полярным странам, это назначение было неожиданным и странным. В нашей «антарктической деревне» никто не знал этого человека, и общественность была взволнованна. Ведущие исследователи Антарктики написали в дирекцию ННФ письма, говорящие о том, что новое назначение было сделано с нарушением традиций, заключавшихся в том, что на вакантную должность объявлялся как бы конкурс, в котором обычно участвовали ведущие ученые соответствующей области знания.

И должность директора Ди-Пи-Пи была объявлена снова вакантной.

Многие из знаменитых исследователей Антарктики подали соответствующие документы. Дирекция ННФ рассмотрела их и пришла к выводу, что доктор Питер Вилкинс является самым достойным кандидатом на вакантный пост.

И вот сейчас состоится собрание, на котором будет принята новая политика Ди-Пи-Пи по отношению к бурению льда ледников и получению ледяных кернов.

Я был приглашен на это собрание потому, что с момента успешного извлечения керна из шельфового ледника Росса неожиданно для себя стал для американцев непререкаемым экспертом в области глубокого бурения льда ледников.

Все на собрании интересовало меня. Интересна была и постановка вопроса, подготовленная, по-видимому, новым руководством.

Как получилось, что могущественная индустриальная держава — Америка, которая еще пятнадцать лет назад имела самое мощное и совершенное

в мире оборудование и технологию бурения и отбора ледяного керна как в Гренландии, так и в Антарктиде, и первой пробурила скважины до глубины в два километра, сейчас в состоянии получать керн с глубин не более трехсот — четырехсот метров?

Как получилось, что эти русские, взяв с собой пучок проводов и несколько ящиков всякого железного самодельного хлама, приехали на ледник Росса и вытащили для нас тот ледяной керн, который не смогли вытащить мы с помощью наших огромных машин, на которые мы потратили годы работы и миллионы долларов?

Как получилось, что датчане на американские деньги создали и построили прекрасное оборудование, с помощью которого они только что пробурили скважину глубиной более двух тысяч метров в Гренландии? Но оказалось, что за этот бур славят только датских ученых, да и керн-то изучают в основном в Европе, а если в Америке — то иностранные ученые, приглашенные на американские деньги? А американские ученые, в основном еще не очень квалифицированная молодежь, оказались не в состоянии конкурировать в борьбе за гранты с маститыми европейцами, и поэтому наша американская молодежь и не выучится никогда, чтобы стать маститой. Им просто не осталось американских долларов, которые ушли иностранным ученым.

Как это все могло случиться?

Что мы должны сделать сейчас, чтобы и в данном разделе науки Америка заняла подобающее ей место?

Должны ли мы развивать свою собственную базу и создавать собственный бур глубокого бурения, на что уйдут годы и миллионы долларов, которые будут отняты от финансирования наших лабораторий и лабораторных ученых?

Не получится ли при этом через несколько лет так, что к тому времени, когда мы научимся извлекать свой собственный ледяной керн, у нас не будет своих национальных научных кадров, чтобы квалифицированно изучать этот керн? Ведь мы вряд ли сможем одновременно тратить большие деньги на создание буров и на поддержание, а значит, многолетнее предварительное выпестовывание своих научных кадров, готовых к проведению исследований? И не кончится ли наше желание иметь свою собственную базу глубокого бурения тем, что мы будем получать глубинный керн, но отдавать его для обработки «умным» иностранцам, которые, вместо того чтобы тратить деньги на свое бурение, тратили их на создание современных лабораторий?

Вот такие вопросы обсуждались на этом собрании. К концу его выступил и новый директор Ди-Пи-Пи. Поблагодарил всех, сказал, что, правда, ни по одному из поставленных вопросов собранию не удалось принять решение. «Помешала демократическая система совещания», — как сказал, улыбаясь, мой сосед. Но было ясно, что завтра, собравшись уже в узком, рабочем кругу, комиссия вынесет решение, и оно будет в пользу создания своих собственных, национальных средств глубокого бурения в Антарктиде.

Директор Ди-Пи-Пи, — высокий, худой, сравнительно молодой человек с недлинным с проседью бобриком волос и очень коротко подстриженным седым затылком — говорил тихо, медленно, даже чуть грустно о том, что он еще не разобрался во всем, что он благодарит за помощь всех, что надо работать по-новому и в первую очередь заботиться о процветании национальной науки.

Я слушал и думал, что теперь понятно, почему в Ди-Пи-Пи «летят головы» и почему одним из первых пострадал Дик Камерун. Ведь для Дика работа в Антарктиде была наднациональной, и он смело тратил деньги и на работы иностранных ученых. И на наши работы, советских ученых в частности.

А мысли летели дальше, и я с грустью думал, как много на эти деньги можно было бы сделать, но не сделано, потому что и у нас многие не воспринимали международное сотрудничество СССР и США в Антарктиде в контексте Дика Камеруна. И выделенные американцами средства порой не использовались из-за боязни, что с помощью их другая сторона хочет получить какие-то скрытые односторонние преимущества.

К концу дня я посетил мой любимый департамент на улице «Д», но там уже многое изменилось с тех пор, как я там был последний раз. В кабинетах начальников были новые люди, сменялись и девушки-секретарши. В кресле Дика Камеруна в его таком знакомом мне маленьком кабинетике с огромной школьной доской, исписанной мелками различных цветов, сидела молодая незнакомая мне женщина. Я вошел в кабинет, представился. Она застенчиво назвала себя. Сказала, что недавно защитила диссертацию, что по образованию физик, никогда не была ни в Арктике, ни тем более в Антарктиде, но очень хочет побывать, тем более что это и для работы необходимо.