Пикник на острове сокровищ
Шрифт:
Но Юра рассказал Лене о планах мужа, дескать, тот «воскреснет» и сбежит, а потом найдет способ отнять у «вдовушки» завещанное. Про скифское золото Трофимов и слыхом не слыхивал. И влюбленная парочка решает: что умерло, то умерло. Егора оставляют в могиле.
И тут в дело вмешался я. Вот почему Егор велел мне молчать о воскрешении и быстро искать Трофимова. Дружинин хотел лично наказать обманщика, наверное, лежа в гробу, приятель сопоставил кое-какие факты и сообразил: Лена и Юра – любовники, решившие, что им для счастья хватит
Тут мои мысли засбоили. Минуточку! А почему Лена оказалась в той больнице, где лежит Егор? Может, она шла к мужу? Кто ей сообщил о местонахождении Дружинина? Да он сам!
Егор обманул меня, прикинулся больным, хотя, может, и впрямь заработал воспаление легких, вызвал к себе Лену, отравил ее и… и… теперь он должен… Что?
В полном изнеможении я начал искать мобильный. Ну куда он мог подеваться? Нужно позвонить многим людям, в частности Ольгушке, задать ей пару вопросов. Где аппарат?
Пот тек по лицу, я постарался взять себя в руки. Спокойно, Иван Павлович! Не дергайся, попытайся сообразить, когда видел мобильный в последний раз? И тут меня осенило! Конечно! Вот я, Владимир Иванович и маменька сидим в «Лобстерхаусе», Николетта хватает со стола мой мобильный и недовольно ворчит:
– Фу! Дешевая поделка! Когда приобретешь достойную вещь?
Я вяло отбиваюсь, маменька кладет мой аппарат возле своей тарелки, вынимает пудреницу, производит текущий ремонт мордочки и начинает цепляться к официанту. У Николетты, не сумевшей добыть из автомата вожделенного зайчика, отвратительное настроение. Продолжая ругать халдея, маменька сует пудреницу в сумочку, потом… потом машинально запихивает туда мой телефон.
Я потряс головой, придется ехать к Николетте, выручать сотовый, в нем обширная записная книжка. Я давно собирался сделать копию, перенести номера на бумагу, а то посеешь мобильный и потеряешь контакты, но все недосуг было.
…Дверь в квартиру Николетты оказалась незапертой. Я этому удивился, вошел в прихожую и заметил кучу верхней одежды. У маменьки собрались гости.
Меньше всего мне хотелось сталкиваться с Зюкой, Кокой, Люкой, Макой, Пусиком и, расточая комплименты, пить с ними чай.
– Это ужасно, – достиг моих ушей вопль маменьки, – я вряд ли сумею пережить произошедшее. Он меня покинул! Бросил! Одну! Горе! Горе! Горе!
Испугавшись окончательно, я пугливым сайгаком заскочил в маменькину спальню. Вот оно как! Владимир Иванович удрал от молодой жены, сейчас у маменьки истерика, а заклятые подружки пытаются ее утешить.
– Это ужасно! – кричала Николетта.
Ее опочивальня прилегает к гостиной, вернее, когда-то это была одна огромная комната, потом в ней соорудили стенку из гипсокартона. Поэтому слышимость осталась прекрасная. Николетту это вполне устраивает. Иногда она в самый разгар вечеринки потихоньку удаляется к себе и подслушивает, какие гадости говорят об отсутствующей
– Нико, не плачь! – вещала Кока.
– Ужасно! Я умираю!
– Милая, у тебя покраснеют глаза, – предостерегла Зюка, – в конце концов, он уже не молод, это вполне естественный исход!
– О нет! Нет! – стенала маменька.
– А что ты наденешь на похороны? – поинтересовалась Люка.
Я вздрогнул: кто-то умер?
– Не знаю, – прекратила ныть Николетта, – может, красное с вуалью? Или розовое, со шляпкой.
– Нико! Погребение предполагает черное, – с легкой укоризной заметил Пусик.
– Мне этот цвет не идет, – отрезала маменька, – никогда его не ношу, он бледнит!
– Если с зеленым шарфиком, то ничего, – посоветовала Мака.
– Гадость! – взвилась маменька. – Шарфик! Пошлость! Еще предложи сумочку и туфли в тон.
– Жемчуг! – сказала Кока. – Мило и достойно.
– Только бриллианты! – взвизгнула Николетта. – Дорогой! Мне нужно колье! Из больших камней! И надо составить список гостей, и еще пресса, камера! Ясно?
– Конечно, – прогудел Владимир Иванович.
Я впал в недоумение. Сначала грешным делом я решил, что муж удрал от маменьки прочь, затем подумал, будто он скончался в одночасье. Однако сейчас слышу его вполне бодрый голос.
– Поминки будут в ресторане «Ягуар», – деловито распоряжалась маменька, – всех позову, будет человек пятьсот, люди должны видеть мое горе!
– Да, дорогая.
– Оркестр Большого театра! В полном составе!
– Да, милая.
– Патриарх должен его отпевать.
– Да, любимая.
– Погребение состоится на Новодевичьем кладбище.
– Да, солнышко. Кстати, у него есть приличный костюм? Вроде в последний раз он был не слишком шикарно одет, – поинтересовался отчим, – надо купить тысяч за десять евро.
– А вот это незачем, – взвизгнула маменька, – никто не разберет, что на покойника натянуто, незачем приобретать ненужное. Ах, какое горе, я безутешна, ах, ах!
– Воды!
– Капли!
– Врача!!!
– Скорей, кладите ее на диван.
– «Скорую»! Реанимацию!
Подталкиваемый нервными воплями, я влетел в гостиную и увидел живописную картину: в центре группы возбужденных подружек, на диване, раскинув руки в стороны, лежит маменька. Я громко сказал:
– Добрый вечер. Что случилось?
Глава 30
Дамы замолчали, Николетта села, ее глаза стали круглыми, как у совы, Пусик громко икнул, а Владимир Иванович ахнул:
– Во, блин!
– Добрый вечер, – повторил я, не понимая, отчего произвел на всех столь сногсшибательное впечатление.
Кока завизжала и юркнула под столик.
– Привидение! – заорала Люка, прячась за диваном.
– Спасите! – заголосила Зюка, бросаясь за занавеску.