Пикты и их эль
Шрифт:
С объединением Даль Риады и королевства пиктов в единое государство христианская традиция возобладала окончательно. Пиктская знать влилась в ряды христианизированной знати гаэльской, и была лишена доступа к тайному знанию предков. Король же Кеннет, хоть и потомок пиктской принцессы, но – христианин, воспитанный в Даль Риаде, не был посвящён в него изначально, по определению.
Разумеется, носители традиции языческой, в частности, и знатоки технологии «верескового» эля, продолжали существовать. И, скорее всего, по очевидным причинам, находились в оппозиции к центральной власти. С чем последняя,
Как я уже неоднократно говорил, никакого геноцида в отношении пиктов со стороны скоттов не было. Но вот непримиримая война с языческой оппозицией, война на полное уничтожение, представляется вполне реальной. И именно она нашла отражение в той самой легенде, в которой
Нагрянул в шотландские горы Король, беспощаден и лих. Сразил он пиктов в битве, Облавой пошёл на них.
Понятна позиция короля Кеннета:
Край ему покорился Но не принёс даров.
А ему, видимо, «вересковый» эль пробовать доводилось, и разницу с тем пойлом, которое готовили скотты, он понимал. А потому, отловив, последних уцелевших носителей технологии,
Велел отвести их к морю, На страшный крутой обрыв: «Жизнь сохраните, мерзавцы, Мне тайну эля открыв».
Однако – не обломилось. Старший из пиктов, спровоцировав убийство мальчика, говорит:
«... А я не боюсь ваших пыток – Жгите, палите огнём. Тайна сладкого эля В сердце умрёт моем».
Потеряв всё, в том числе и смысл жизни, он мстит врагу, обрекая того всю жизнь лакать паршивую ячменную бражку...
О сюжете и авторе
Предыстория сюжета
В статье Александера Уоллеса приводятся несколько выдержек из древних ирландских и шотландских источников, описывающих события, которые могли бы лечь в основу баллады Стивенсона. Однако сюжет её намного древней. И восходит к одной из героических песен «Старшей Эдды», в изданиях её именуемой «Гренландская песнь об Атли».
Пересказывать сюжет всей песни не буду – он более или менее может быть знаком читателю если не по «Песни о Нибелунгах» или опере Вагнера, то по весьма неплохому фильму «Кольцо Нибелунгов». Да и к истории пиктов и тайны их эля не имеет отношение.
Но в этой песне есть такой эпизод: когда Гуннар и Хёгни (Гюнтер и Хаген германской традиции – в скандинавском варианте они братья) были схвачены воинами Атли (а это ни кто иной, как Аттила истории и Этцель германского эпоса), тот учинил им допрос: куда подевали сокровища убиенного ими Сигурда (которые тот и сам отнял у дракона Фафнира). Обещая сохранить обоим жизнь, если хоть один из братьев расколется.
Оба брата поначалу отказались – не из жадности (золото было уже утоплено ими в Рейне и недосягаемо ни для кого), а исключительно дабы позлить своего врага. Но потом Гуннар согласился – при условии, что Хёгни убьют и как доказательство продемонстрируют его сердце. Когда же это было исполнено, Гуннар заявил, что теперь он один знает тайну золота Нифлунгов, и она умрёт вместе с ним:
Пусть
Полностью этот отрывок приведён в Приложении 1.
В русской традиции
С лёгкой руки Стивенсона, пиктам и их элю суждена была и долгая жизнь в русской литературной традиции. И начало этому положил отнюдь не Маршак – как мы только что видели, реконструируемая история имеет мало общего с той трактовкой, которую она обрела в его переводе.
Тем, кто читал стихи Константина Симонова, не может не броситься в глаза сюжетное совпадение его «Рассказа о спрятанном оружии» с балладой Стивенсона. Причём трактовка Симонова по духу гораздо ближе к оригиналу, нежели к сентиментальной истории о Старише-Кибальчише и его антиалкогольной тайне (выражение Александра Пименова), поведанной Самуилом Яковлевичем.
Тем не менее, издавна мне казалось, что стихи Симонова написаны под влиянием именно перевода Маршака. Пока я наконец попросту не сверил даты:
• «Рассказ...» Симонова – 1936 год;
• «Вересковый мёд» в переводе Маршака – 1941 год.
Так что скорее можно было бы говорить о том, что именно стихи Симонова побудили Маршака к переводу баллады Стивенсона.
Однако оказалось, что был и предшествующий перевод баллады – «Вересковое пиво» Николая Корнеевича Чуковского. Не смотря на несколько игривый стиль (а может быть, как раз благодаря нему), он совершенно не производит того впечатления сюсюкания, которое возникает при прочтении перевода Маршака. Впервые опубликованный в 1939 году, выполнен он был, однако, в 1935-м. А поскольку переводческий мир тесен – Симонов вполне мог знать о его существовании задолго до публикации. И именно перевод Чуковского мог бы выступить в качестве прототипа его «Рассказа...»
Но возможно, что всё обстоит гораздо проще. И мы имеем дело с одним из бродячих сюжетов, который так или иначе мог быть реализован разными авторами в разных странах и в разное время. И его воплощения зависят не столько друг от друга, сколько от какого-то общего прототипа.
А русскоязычная история сюжета «Верескового эля» не закончилась на переводах Чуковского и Маршака, и его преложении (если таки допустить влияние первого) Симоновым. Уже в нашем тысячелетии баллада Стивенсона переводилась чуть не с полдюжины раз. Не возьмусь сравнивать эти переводы с позиций высокой поэзии – но чисто эмоционально мне больше всего нравится перевод Андрея Кроткова. Который, к тому же, представляется наиболее точным с точки зрения как буквы, так и духа баллады.
Впрочем, заинтересованный читатель легко может составить собственное впечатление: все переводы, которые я смог обнаружить, собраны в последующих приложениях. А предшествует им оригинальный текст Стивенсона и его краткий комментарий по поводу.
Последним же пока событием в «русскоязычной» жизни стивенсоновской баллады можно считать пародию на неё, которую тоже можно найти в приложении.
О старине Лу и его недописанных романах