Пилигрим
Шрифт:
Юнг, сердитый на американцев из-за их недавнего бряцания оружием недавней агрессии в Гондурасе, не стал читать передовицу. Что до японского императора, тот тоже вечно сражался, в основном с Россией, и режим его был насквозь продажным. Юнг пропустил и эту статью, обратив внимание на последнюю, оставшуюся на странице.
Загадочный пожар в Шартрском соборе во Франции.
Боже правый!
Юнг пробежал глазами коротенькую статейку: к счастью, ущерб невелик… Власти в замешательстве… Началось расследование.
Пилигрим. Это мог сделать только Пилигрим.
Сперва он украл «Ману Лизу» — наверняка
Приехав в клинику, Юнг попросил фройляйн Унгер узнать, как можно связаться с французским послом в Берне. Репутация Юнга заставит посла прислушаться к его словам о том, что сбежавший пациент объявил войну искусству и происшествия в Лувре и Шартре, без сомнения, его рук дело. Как найти беглеца — вопрос другой, главнае, что они будут знать, кого искать.
Эмму в Кюснахте это известие тоже повергло в отчаяние, но по другой причине. Если мистера Пилигрима схватят, как это отразится на его страстном желании исправить прошлое? Именно в этом, по ее мнению, заключалась проблема Пилигрима. Между зловещим настоящим и катастрофическим будущим стояло только одно — признание истинного значения прошлого. В записях Пилигрима она постоянно сталкивалась с мыслью о присущей искусству цельности. «ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ!» — вновь и вновь писал он заглавными буквами. Но никто его не слушал. И теперь, чтобы привлечь внимание к этой цельности — которая по самой сути своей взывала к состраданию и примирению, — он решил уничтожить наиболее наглядные произведения, в которых утверждались эти идеи. «Когда свидетельства сострадания. и примирения исчезнут, написал он в одном из дневников, — мы поневоле вспомним об их истинном значении». И вот он начал свай крестовый поход.
В среду вечером, третьего июля, когда Пилигрим с Форстером приехали в Тур, в прессу уже просочилось известие о пожаре в Шартре. «Сначала Мона Лиза, а теперь собор!» — таков был один из заголовков. «Шартрский собор в огне!» — возвещал другой.
На снимках виднелся дым, валивший из церковных ворот, и обугленные хоры, однако история была гораздо печальнее…
Когда в соборе началось расследование, полиция обнаружила останки сгоревшего человека. Похоже, один из прокаженных, спавших на церковном дворе, увидел в разноцветных окнах отблески огня и заполз внутрь, пытаясь потушить пожар. Там он и погиб. Другие прокаженные и нищие, не дожидаясь приезда пожарных, образовали цепочку и начали заливать огонь водой из ведер. В конце концов пожар потушили, однако прокаженного спасти не удалось.
Прочитав об этом, Пилигрим погрузился в молчание и отказался от еды. Они с Форстером пошли в ресторан отеля «Турень», полистали меню и выпили вина.
— Я, пожалуй, снова закурю, — проговорил наконец Пилигрим и послал Форстера за сигаретами.
Он не курил вот уже несколько лет — бросил, когда заметил, что леди Куотермэн пристрастилась к сигаретам. «Противная привычка, — сказал он ей, — особенно для женщины». Но теперь ему необходимо было отвлечься — чем-то заняться, на чем-то сосредоточиться, поскольку у Форстера был такой жалкий вид, что Пилигрим не мог на него смотреть. Форстер походил
Ночью Пилигриму приснился человек без пальцев на руках и ногах, как его описывали в газетах, который полз к пламени, тщетно пытаясь его потушить. Пилигрим ни в коем случае не хотел человеческих жертв и молился о том, чтобы их не было. Собор остался стоять, почти неповрежденный, а человек погиб. Образы во сне были столь живыми и яркими, что Пилигрим закричал, и Форстеру пришлось его разбудить.
Утром пошел дождь. Слишком поздно.
Во вторник, четвертого июля, ровно в полдень, после легкого завтрака Пилигрим с Форстером сели в «рено» И направились к югу.
— Прошу прощения… Мы едем в Испанию, да? А куда именно? — спросил Форстер, пытаясь говорить как можно более небрежно, словно это его не слишком интересовало.
— В Авилу, — ответил Пилигрим, не добавив больше ни слова.
Форстер никогда не слыхал об Авиле. Ему это название ни о чем не говорило.
В два часа они остановились на окраине деревушки Вираж, названной так потому, что Луара делала здесь поворот.
На перекрестке стояла маленькая гостиница. Следующую остановку они намеревались сделать в Пуатье, хотя Форстер сомневался, что им удастся добраться туда дотемна.
Поскольку на завтрак Пилигрим с Форстером выпили только cafe au lait (кофе с молоком, фр.), поделив пополам круассан, они решили остановиться в гостинице «Шандорез», названной так в честь семейства, владевшего ею со времен революции.
Пилигрим, недовольный и нервный, послал Форстера узнать, смогут ли их покормить.
— Закажи хороший обед и бутылку кларета, — велел он. — Скажи, что мы голодны, как волки, и вели заколоть жирного тельца.
Форстер, стоявший возле машины, даже не улыбнулся. Он кивнул, сдвинул кепку назад и пошел к дверям гостиницы.
«А я пока поеду к реке, — подумал Пилигрим, проводив камердинера взглядом. — Я всегда был неравнодушен к рекам, а Луара — одна из самых красивых в мире».
Усевшись за руль, на место Форстера, Пилигрим завел еще не остывший мотор.
Когда Форстер входил в гостиницу «Шандорез», ему почудилось, что он слышит звук отъезжающей машины. Но поскольку Форстер был уверен, что этого не может быть — ведь мистер Пилигрим не умел водить, — то он не обратил на это внимания и пошел искать proprietaire (владельца, фр.).
Пилигрим подъехал по проселочной дороге к реке — и тут его вдруг охватила паника, поскольку он не знал, как остановить автомобиль.
Он раз двадцать видел, как этоделает Форстер, однако в памяти вcплыл только жест, которым кончалась каждая поездка. «Рычаг. Рычаг». Надо дернуть за рычаг. Но где? Где?
«Слева. Слева». Он где-то слева. Пилигрим лихорадочно, не спуская глаз с дороги, хватал ладонью воздух между левой ногой и дверцей.
«Тормози! Тормози, Бога ради!»
В самый последний миг он нашарил рукоятку и с силой потянул на себя. Машина судорожно дернулась и остановилась. Пилигрим с такой силой ударился о руль, что ему показалось, будто тот пронзил ему диафрагму. Он задыхался, лихорадочно глотая воздух ртом.