Пилон
Шрифт:
– Нет, – сказал Джиггс. – Я на ходу. Пошли.
– Да. Конечно. Но тебе хорошо бы…
Теперь уже все парашюты раскрылись; солнечное послеполуденное небо наполнилось опрокинутыми чашами, похожими на перевернутые водяные гиацинты. Репортер легонько потряс Джиггса:
– Слушай, проснись. Что там у них теперь? После прыжков.
– Что? – спросил Джиггс. – После прыжков? Теперь?
– Да, да. Что? Не помнишь?
– Ага, – сказал Джиггс. – Теперь.
Довольно-таки долго репортер смотрел на Джиггса сверху вниз, слегка
– Ладно, – сказал он и вынул из кармана ключ. – Это-то хоть помнишь?
Джиггс, моргая, уставился на ключ. Потом перестал моргать.
– Ага, – сказал он. – Лежал на столе около бутыли. А потом от идиота пришлось зависеть, который разлегся там за дверью, а я дал ей захлопнуться…
Он перевел взгляд на репортера, уставился на него, опять заморгал.
– Боже праведный, – сказал он. – Принес ее, что ли?
– Нет, – сказал репортер.
– Черт. Дай мне ключ; я пойду и…
– Нет, – сказал репортер. Он положил ключ обратно в карман и вынул сдачу, которую дал ему итальянец, – три монеты по двадцать пять центов. – Ты сказал, пятерка. Но столько у меня нет. Это все, что есть. Ну и ладно, ведь пусть даже у меня было бы сто долларов, это ничего бы не изменило; все равно не хватило бы, потому что всего, что у меня есть, никогда не хватает, понимаешь? Держи.
Он положил три монеты Джиггсу в руку. Секунду Джиггс смотрел на свою ладонь, не шевелясь. Потом ладонь закрылась; он перевел взгляд на репортера, и лицо его стало разумным, осмысленным.
– Ага, – сказал он. – Спасибочки. Не волнуйся. В субботу получишь свое обратно. Мы же теперь богатенькие; а Роджер, Джек и другие ребята сегодня бастуют. Не ради денег, тут принцип, понятно?
– Понятно, – сказал репортер. Он повернулся и пошел. Челюсть уже вполне отчетливо давала себя знать сквозь слабенькую гримасу улыбки, гримасу жалкую, горькую и кривую. «Верно. Не в деньгах дело. Подумаешь, деньги. Не имеет значения». Он услыхал на этот раз бомбу и, двигаясь к предангарной площадке, видел, как пять самолетов взмывают в воздух и уменьшаются под слышный теперь ему звучный голос из установленных с равными промежутками репродукторов:
– …второй номер программы. Класс – триста семьдесят пять кубических дюймов. Некоторые из тех, что показали нам вчера хорошую гонку, участвуют и сегодня, но нет Майерса, который готовится лететь в классе пятьсот семьдесят пять. Однако Отт и Буллит вышли на старт, как и Роджер Шуман, который всех нас вчера удивил, взяв второй приз в яростной борьбе…
Он нашел ее почти сразу; сегодня она не переодевалась, осталась в комбинезоне. Он протянул ей ключ, все сильней и сильней ощущая челюсть сквозь исказившую лицо гримасу.
– Располагайтесь как дома, – сказал он. – Сколько хотите, столько и живите.
Пять самолетов пошли на первый виток: рык и рев, переходящие в дробь торопливо убегающих хлопков с наветренной стороны, когда машины по очереди огибали пилон и удалялись.
– То есть вам квартира вообще не понадобится?
– Нет. Меня в городе не будет. Я отправляюсь в командировку.
– Понимаю. Что ж, спасибо. Я хотела вас за ночлег поблагодарить, но…
– Ага, – сказал он. – Ну, мне пора. Передайте всем остальным от меня привет.
– Хорошо. Но вы уверены, что…
– Конечно. Все нормально. Располагайтесь как дома.
Он повернулся; быстро пошел, быстро думая: «Если бы я мог хотя бы…» Он слышал, как она дважды его окликнула; подумал, не попробовать ли побежать на бескостных ногах, и почувствовал, что тогда упадет, слыша ее шаги уже совсем рядом, думая: «Нет. Нет. Не надо. Больше ни о чем не прошу. Нет. Нет». Вот она уже с ним поравнялась; он остановился, повернулся и посмотрел на нее.
– Вы знаете, – сказала она, – мы взяли некоторую сумму у вас из…
– Да. Знаю. Все нормально. Вы можете вернуть. Положите в конверт вместе с…
– Я собиралась сказать вам сразу, как только сегодня вас увидела. Дело в том…
– Ага, конечно. – Теперь он говорил громко, вновь отворачиваясь, бросаясь в бегство еще до того, как начал двигаться. – Когда угодно. Ну, до свидания.
– Мы взяли шесть семьдесят. Осталось… – Она приумолкла; она смотрела на него, на жалкую застывшую гримасу, которую трудно было назвать улыбкой, но невозможно было назвать как-либо еще. – Сколько денег вы обнаружили утром у себя в кармане?
– Деньги были на месте, – сказал он. – За вычетом тех шести семидесяти. Так что все в порядке.
Он двинулся дальше. Самолеты вернулись и, пока он шел к зданию и входил в круглый зал, вновь обогнули пилон на поле аэродрома. Первым, кого он увидел, войдя в бар, был фоторепортер, которого он звал Стопарем.
– Угощать тебя выпивкой я не собираюсь, – сказал фоторепортер, – потому что я никого не угощаю. Даже Хагуда не угостил бы.
– Выпивка мне без надобности, – сказал репортер. – Мне нужно десять центов.
– Десять центов? Да это почти столько же, сколько порция.
– Чтобы позвонить Хагуду. Это будет лучше выглядеть в твоем отчете о расходах, чем выпивка.
В углу была телефонная будка; он набрал номер по бумажке, которую дал ему сменщик. Хагуд поднял трубку.
– Да, я на месте, – сказал репортер. – Да, чувствую себя нормально… Хочу приехать. Взять что-нибудь еще, другое задание… За пределами города, если это возможно, на день или на два, если вы… Хорошо. Спасибо, шеф. Еду немедленно.