Пилот «Штуки»
Шрифт:
Я молча возвращаюсь в палатку. Я потом долго думаю о Стине. Сейчас я понимаю его лучше, чем прежде. Я понимаю, как много значит на фронте такое взаимопонимание между людьми и тихие разговоры, придающие силы. Разговоры — не для солдата. Он выражает себя совсем иначе, чем гражданский. И поскольку война лишает человека претенциозности, вещи, которые говорит солдат, даже если он принимает форму клятвы или примитивной сентиментальности, всецело искренние и подлинные и поэтому лучше всей этой риторики штатских.
21 сентября на наш аэродром прибывают тонные бомбы. [18] На следующее утро разведка сообщает, что «Марат» стоит у причала Кронштадтской гавани. Очевидно, они устраняют повреждения, полученные во время нашей атаки 16-го числа. Вот оно! Пришел день, когда я докажу свою способность летать! От разведчиков я получаю всю необходимую информацию о ветре и всем прочем от разведчиков. Затем я становлюсь глухим ко всему, что меня окружает. Если я долечу до цели, я не промахнусь!
18
Бомбы SB-1000 калибра 1000 кг. — Namenlos.
Ярко-синее небо, ни облачка. То же самое — над морем. Над узкой прибрежной полосой нас атакуют русские истребители, но они не могут помешать нам дойти до цели. Мы летим на высоте 3 км, огонь зениток смертоносен. С такой интенсивностью стрельбы можно ожидать попадания в любой момент. Дорль, Стин и я держимся на курсе. Мы говорим себе, что «иван» не стреляет по отдельным самолетам, он просто насыщает разрывами небо на определенной высоте. Другие пилоты полагают, что, меняя высоту и курс, они затрудняют работу зенитчиков. Один самолет даже сбросил бомбу за несколько минут до подхода к цели. Но наши два штабных самолета с синими носами идут прямо сквозь строй. Дикая неразбериха в воздухе над Кронштадтом, опасность столкновения велика. Мы все еще в нескольких милях от нашей цели, впереди я уже вижу «Марат», стоящий у причала в гавани. Орудия стреляют, рвутся снаряды, разрывы образуют маленькие кудрявые облачка, которые резвятся вокруг нас. Если бы все это не было так убийственно серьезно, можно было бы даже подумать что это воздушный карнавал. Я смотрю вниз, на «Марат». За ним стоит крейсер «Киров». Или это «Максим Горький»? Эти корабли еще не участвовали в обстрелах. То же самое было и в прошлый раз. Они не открывают по нам огонь до тех пор, пока мы не начинаем пикировать. Никогда наш полет сквозь заградительный огонь не казался таким медленным и неприятным. Будет ли Стин пользоваться сегодня воздушными тормозами или, столкнувшись с таки огнем, не будет их выпускать? Вот он входит в пике. Тормоза в выпущенном положении. Я следую за ним, бросая последний взгляд в его кабину. Его мрачное лицо сосредоточено. Мы идем вниз вместе. Угол пикирования должен быть около 70–80 градусов, я уже поймал «Марат» в прицел. Мы мчимся прямо к нему, постепенно он вырастает до гигантских размеров. Все его зенитные орудия направлены прямо на нас. Сейчас ничего не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на земле от этой бойни. Но что случилось? Самолет Стина вдруг оставляет меня далеко позади. Он пикирует гораздо быстрее. Может быть, он убрал воздушные тормоза, чтобы увеличить скорость? Я делаю то же самое. Я мчусь вдогонку за его самолетом. Я прямо у него на хвосте, двигаюсь гораздо быстрее и не могу погасить скорость. Прямо впереди я вижу искаженное ужасом лицо Лемана, бортового стрелка у Стина. Каждую секунду он ожидает, что я срежу хвост их самолета своим пропеллером и протараню их. Я увеличиваю угол пикирования. Теперь он наверняка почти 90 градусов. Я чудом проскакиваю мимо самолета Стина буквально на волосок. Предвещает ли это успех? Корабль точно в центре прицела. Мой Ю-87 держится на курсе стабильно, он не шелохнется ни на сантиметр. У меня возникает чувство, что промахнуться невозможно. Затем прямо перед собой я вижу «Марат», больший, чем жизнь. Матросы бегут по палубе, тащат боеприпасы. Я нажимаю на переключатель бомбосбрасывателя и тяну ручку на себя со всей силы. Смогу ли я еще выйти из пикирования? Я сомневаюсь в этом, потому что я пикирую без тормозов и высота, на которой я сбросил бомбу, не превышала 300 метров. Во время инструктажа командир сказал, что тонная бомба должна быть сброшена с высоты одного километра, поскольку именно на такую высоту полетят осколки и сброс бомбы на меньшей высоте означил бы возможную потерю самолета. Но сейчас я напрочь забыл это — я собираюсь поразить «Марат». Я тяну ручку на себя со всей силы. Ускорение слишком велико. Я ничего не вижу, перед глазами все чернеет, ощущение, которое я не никогда не испытывал прежде. Я должен выйти из пикирования, если вообще это можно сделать. Зрение еще не вернулось ко мне полностью, когда я слышу возглас Шарновски:
— Взрыв!
Я осматриваюсь. Мы летим над водой над водой на высоте всего 3–4 метров, с небольшим креном. Позади нас лежит «Марат», облако дыма над ним поднимается на высоту полкилометра, очевидно, взорвались орудийные погреба.
— Мои поздравления, господин лейтенант!
Шарновски — первый. Тут же в эфире начинается галдеж — поздравления сыпятся с других самолетов. Со всех сторон я слышу: «Вот так зрелище!». Постой-ка! Неужели я узнаю голос командира полка? Я испытываю чувство возбуждения, как после успешного легкоатлетического соревнования. Затем я представляю, как будто всматриваюсь в глаза тысяч благодарных пехотинцев. Идем назад на низкой высоте по направлению к побережью.
— Два русских истребителя, — рапортует Шарновски.
— Где они?
— Преследуют нас. Они летят над своим флотом прямо в разрывах зенитных снарядов. Сейчас их свои же и собьют.
Это многословие и, помимо прочего,
— «Рата» заходит сзади!
Я оглядываюсь и вижу русский истребитель в 100 метрах за нами.
— Шарновски, стреляй!
Шарновски не издает ни звука. «Иван» проносится мимо на расстоянии всего несколько сантиметров. Я пытаюсь маневрировать.
— Ты что, Шарновски, с ума сошел? Огонь! Я тебя под арест посажу! — кричу я на него.
Шарновски не стреляет. Потом говорит медленно:
— Я не стреляю, господин лейтенант, потому что вижу, как сзади приближается «Мессершмитт» и если я открою огонь по «Рате», то могу в него случайно попасть.
Это закрывает тему, как ее понимает Шарновски, но меня пробивает пот. Трассеры проходят справа и слева. Я раскачиваю машину из стороны в сторону как сумасшедший.
— Можете обернуться. «Ме» сбил эту «Рату».
Я накреняю самолет и смотрю назад. Мимо нас проходит «Мессершмитт». [19]
— Шарновски, будет большим удовольствием подтвердить сбитого для нашего пилота.
Он не отвечает. Скорее всего, обиделся на то, что я не доверился раньше его суждениям. Я знаю его, он будет сидеть там и дуться, пока мы не приземлимся. Сколько вылетов мы совершили вместе когда он не размыкал губ все время пока мы находились в воздухе.
19
Из JG54. — Namenlos.
После приземления все экипажи выстроены перед штабной палаткой. Стин говорит нам, что командир полка уже звонил и поздравил третью эскадрилью с успехом. Он лично видел впечатляющий взрыв. Стину приказано доложить имя офицера, который нанес решающий удар для того чтобы рекомендовать его к Рыцарскому Кресту Железного креста.
Посмотрев на меня, он говорит:
— Прости мне, — я сказал коммодору, — что настолько горд всей эскадрильей, что предпочел бы наградить за этот успех всех подряд.
В палатке он пожимает мне руку.
— Больше в депешах об этом линкоре не прочитаешь, — говорит он с мальчишеским смехом. [20]
Звонит командир полка:
— Сегодня для третьей день тонущих кораблей. Вылетайте немедленно для еще одной атаки на «Киров», стоящий на якоре позади обломков «Марата». Успешной охоты!
Фотографии, снятые самым последним самолетом показывают, что «Марат» разломился надвое. Это видно на фотографии, которая сделана после того, как огромное облако дыма стало рассеиваться. Снова звонит телефон:
20
23.09.41 г. после попадания бомбы (по советским данным — двух бомб) на «Марате» взорвался боезапас первой башни главного калибра. У линкора была практически полностью оторвана носовая часть, носовая надстройка вместе с дымовой трубой завалилась на правый борт и упала в воду. Погибли 326 человек, включая командира корабля капитана 2-го ранга П. К. Иванова и старшего помощника, капитана 3-го ранга В. С. Чуфистова. Через 2 часа после упорной борьбы за живучесть оставшаяся на плаву часть линкора легла на грунт, но глубина в этом месте не превышала 11 м. Экипаж корабль никогда полностью не покидал. Немедленно начались работы по осушению и восстановлению и 31.10.41 г. открыли огонь по врагу 3-я и 4-я башни главного калибра, а 9.11.42 г. — 2-я башня. «Марат», которому 31.05.43 г. вернули имя «Петропавловск», продолжал официально числиться линейным кораблём до 28.11.51 г., когда его переименовали в «Волхов» и переквалифицировали в несамоходное артиллерийское судно. 22.09.51 г. его перевели в несамоходные учебные суда и через 2 года разрезали на металлолом. — Namenlos.
— Стин, не разглядели, куда упала моя бомба? Я не видел, и Пекрун тоже.
— Она упала в море, господин полковник, за несколько минут до атаки.
Мы, молодежь, сидящая в палатке, с трудом сохраняем невозмутимые лица. Короткий треск в трубке и это все. Мы не виним нашего полковника, который по возрасту годится нам в отцы, вероятно, он занервничал и преждевременно нажал переключатель бомбосбрасывателя. Он заслуживает всяческих похвал за то, что сам летает с нами в такие трудные миссии. Между пятидесятилетними и двадцатипятилетними пилотами — большая разница. Это особенно верно для тех, кто летает на пикирующих бомбардировщиках.