Пилсудский(Легенды и факты)
Шрифт:
— Ладно, даю вам эти фотографии в аванс, делайте с ними что хотите.
В целом же Маршал делал это весьма неохотно. И это нежелание постоянно усиливалось. Однажды, когда я был особенно навязчив, Маршал сказал:
— Я не примадонна и не Кепура [231] , чтобы раздавать автографы. Что за глупости вы мне предлагаете.
Сейчас, однако, Маршал хотел подписать. А я не знал, что именно сейчас, 19 апреля 1935 года, около полудня, Юзеф Пилсудский последний раз в жизни брал в руки перо…
231
Ян
Я сказал:
— Благодарю Вас, пан Маршал, вот люди порадуются.
Маршал пожал плечами:
— Не понимаю, чему они могут радоваться, но пусть себе…
Сейчас Маршал подписывал «авансом». Он без надобности обмакивал мое вечное перо в чернила дрожащей рукой и выводил свою фамилию. Но уже после нескольких подписей устал.
Тогда я сказал:
— Может быть, пан Маршал подпишет еще одну фотографию для сына генерала Соснковского — и все.
Маршал оживился.
— Для сына генерала Соснковского, говорите? Для которого? У него ведь их куча с прицепом.
— Для того, из кадетского корпуса, пан Маршал.
Маршал долго смотрел в окно, после чего начал говорить, как бы сам себе:
— Вот, например, ребенок. Начинает идти по ступенькам жизни. Топочет ножками по своей дороге… Все выше, выше, дальше, наконец ближе. А затем… конец.
Маршал забыл о фотографиях, а может быть, и о моем присутствии.
Говорил дальше:
— Ребенок Соснковского… Моего шефа… А что из него получится?
И, как бы отвечая себе, добавил:
— Должен вырасти хорошим.
Маршал наклонился и оставил последнюю в своей жизни подпись.
Медленно, осторожно спускался Маршал ступеньками черного хода к ожидающему у дверей автомобилю. Я шел так близко, что касался его плеча. Он не позволил мне поддерживать его. Когда я обхватил его, он гневно проворчал:
— Оставьте, не делайте представления.
Подойдя к автомобилю, Маршал всем телом оперся о меня и о дверцы и тяжело, с трудом втиснулся в него и упал и а сиденье. Молчал.
Задами пристроек Генерального инспектората мы двинулись к Бельведеру. Однако на этот раз не подъехали к главному входу, как это делали обычно. Маршал приказал притормозить у дверей, через которые, как правило, входила и выходила его супруга. Вероятнее всего, он не хотел показываться в плохой физической форме в вестибюле, где располагалась комната для посетителей.
Я проводил Маршала в Угловую комнату, в которой он обычно проводил время в окружении жены и дочерей, а сам пошел в бельведерскую адъютантуру. Меня окружили коллеги-адъютанты. В их глазах я прочитал то же, что перед этим читал в глазах генералов Смиглы, Роупперта, Складковского и всех тех наиболее близких к нему людей, которые в течение нескольких часов не имели сведений о состоянии здоровья Маршала. Не ожидая вопросов, сказал: «Очень плохо».
В Великую пятницу я еще раз увидел Маршала. Пришел в Бельведер около полуночи с различными иллюстрированными журналами. Тихонько открыл дверь в комнату княгини Лович и заглянул в Угловую. Маршал сидел на канапе, но сейчас опирался на подушки, которые подложила заботливая рука супруги. Он был одет, рубашка расстегнута. Не спал. По-видимому, кто-то — панна Ягода или же панна Ванда — раскладывали пасьянс. В кресле сидела пани и читала. Я вошел, поздоровался и положил перед Маршалом несколько журналов. Он всегда читал их старательно,
— Смотри, Зюк, — отозвалась супруга, — сколько интересных журналов принес Лепецкий. О-о-о, есть и французские, и английские.
Но Маршал не хотел говорить. Для приличия я, однако, спросил, как это делал обычно:
— Пан Маршал, будут ли какие-либо указания на завтра?
Маршал отрицательно кивнул головой.
— Нет, — ответил, — я уже начал праздновать, вместе с паннами.
И перестал обращать на меня внимание.
Проснувшись, я сразу же побежал в Бельведер, чтобы узнать, как Маршал провел ночь, и справиться о его самочувствии.
В адъютантуре мне сказали, что Комендант находится в парке. Я пошел в Угловую комнату, откуда есть выход в парк. Двери в нее были широко распахнуты, а на крылечке, на солнце я увидел пана Маршала, сидящего в кресле, укрытого пледами и обложенного подушками. Около него находились дочери. Они нe пошли в школу, так как уже начались праздники. У крыльца, на аллее я увидел рассыпанную горсть гороха, а вокруг него несколько голубей. Маршал любил иногда бросить зернышек и с интересом присматривался, как живо клевали почтовые свой излюбленный корм.
Я поздоровался и стал рядом с Маршалом. Он посмотрел на меня и движением головы, а также глазами указал на стоящий перед ним столик. На нем я увидел блюдечко с клубникой. Знал, как всегда интересовали и радовали Маршала любые признаки приближающегося лета, и сразу догадался, что он хотел показать: вот, есть уже и свежие ягоды.
— Свежая клубника, — сказал я.
Маршал кивнул головой.
— Понюхайте.
Она действительно пахла великолепно.
Паненки говорили о школе, о чем-то спорили и поминутно обращались к папочке, словно к арбитру. Но Маршал вместо ответа лишь молча улыбался. Выглядел он очень плохо. Чрезвычайно высох, кожа была бледной, а на солнце напоминала цветом белую бумагу.
О чем думал Маршал? Мне показалось, что о ничтожности жизни. Спорадически усмехался, иногда беспомощно разводил руками либо пожимал плечами. Молчал.
В последние месяцы я всегда очень боялся тех мыслей Маршала. Знал, что позже он будет вспоминать о том, о чем уже дважды говорил мне, что это «естественное дело». Я всегда, когда у меня только хватало на это смелости, прерывал подобные рассуждения. Поступил так и сейчас.
— Пан Маршал, мы сейчас проводим в инспекторате генеральную уборку. Как бы Вы удивились, если бы увидели сейчас, свой кабинет.
Неожиданно Маршал отозвался своим прежним, густым голосом:
— Это вы делаете там ежегодно накануне Пасхи?
Признаюсь, я тогда чуть не потерял дар речи. Хотел ответить, что нет, что чаще, но неожиданно заметил в глазах Маршала прежние, милые огоньки веселой укоризны. Я сердечно рассмеялся.
К еде Маршал не притронулся. Он полулежал, молча и недвижимо. На его каменном, неподвижном лице не отражалось ни единой мысли. Он всегда был для меня большой загадкой. Пребывая в гуще пышущей жизнью весны, сейчас был закатом осени. Укрытый пледами, лежащий на веранде, он показался мне каким-то неестественно, а точнее, естественно большим. Неожиданно повернулся и что-то сказал, обращаясь к дочерям. Девочки забеспокоились, одна из них побежала в глубь Дворца. Я быстро возвратился на веранду и подал Маршалу кусок льда.