Пимокаты с Алтайских (повести)
Шрифт:
Пассажиры подавали немного, подозрительно косились. Алёшка изголодался и испачкался, глаза его впали, руки покрылись цыпками, по вечерам его трясло.
Ему казалось, что уже больше ста дней минуло с тех пор, как он ушёл из родной деревни. Это казалось Алёшке не только от того, что много чужих станций мелькнуло перед ним, но и оттого, что Сенька удивительно рассказывал о своих путешествиях. И чем больше слушал Алёшка, тем невозвратимей, тем дальше становилась деревня, тем шире открывался мир,
— А правда, что море синее? — жадно спрашивал он Сеньку.
— Правда! Ей-богу! В руку зачерпнёшь — и в руке оно синее, — рассказывал Сенька и сам удивлялся.
В тревожных, лихорадящих окнах Алёшка видел синее-синее и очень тёплое море. Но больше всего ему хотелось разузнать про Москву и Ленинград.
— А Кремль какой? А ты Ленина в Мавзолее видел?
— В Москве всё сам увидишь. Мы в Москве долго погуляем, а может, и совсем останемся.
— Я не останусь. Мне сразу в Ленинград надо.
Алексей всё ещё не сказал товарищу, зачем ему в Ленинград. Сенька же знал только то, что Алёшка бросил колхоз и едет в Ленинград, и соображал: «Должно быть, дела у Алёшки почище, чем у меня… Видать, птица он крупная». Сенька понимающе, многозначительно молчал. Он был доволен, что полезен серьёзному, особенному человеку.
Как только они вылезли из-под вагонов в Москве на Казанском вокзале, Алёшка, дрожа и пошатываясь от усталости, тут же снова сказал Сеньке, что должен немедленно ехать в Ленинград.
— В Ленинград поезда ночью идут, — ответил Сенька. — Четыре часа до посадки.
И ему стало грустно, что надо расстаться с Алёшкой. А Алёшка смотрел на Москву вытянувшись, запавшие глаза его горели, лицо было решительным.
— Где Кремль? — спросил он, и Сенька Пальчик повёл товарища к Кремлю. Алёшка шёл, как во сне или в воде, голова у него кружилась, почему-то делалось всё страшней и радостней.
— Вот он, — сказал Сенька Пальчик, останавливаясь, и Алёшка увидел сквозь деревья тёмную зубчатую стену и древнюю башню с маленькими окошечками и острой крышей. А высоко над стеной, весь в сияющих окнах, стоял длинный дом. И над домом трепетал огненно-красный флаг. Флаг то вдруг потухал, то вспыхивал ещё ярче и всё время дрожал, подпрыгивал, летел, шевелился как живой. Алёшка только один раз взглянул на древние стены и башню и впился глазами в огненный живой флаг, — и это был Кремль.
— Сенька! — воскликнул он. — Ведь там Ворошилов живёт!
— Живёт, — ухмыльнулся Сенька.
— И Будённый! И Калинин!
— Все тут живут, — с удовольствием подтвердил Сенька и подумал: «Нет, верно, ты и вправду не бывал в Москве».
— Сенька! Вот они тут живут, а я рядом стою!..
— Не ты один, и я стою…
— Сенька! Я поскорей
— Пойдём, — вздохнул Сенька.
Несколько минут они шли в молчании.
— Ну рассказывай, — попросил Сенька и опять вздохнул. — Рассказывай всё.
— Сенька, — начал Алёшка торжественно, — ты меня домчал, ты мне помог. Я тебе ввек этого, не забуду. Но если ты сейчас усмехнёшься на то, что я скажу, я тебя побью, Сенька.
Сеньке было интересно, он решил стерпеть угрозу и не выругался, только подумал: «Что это он? Псих какой-то…»
— Ладно, говори, не улыбнусь…
— Я, Сенька, героем буду, лётчиком, — сказал Алёшка вдохновенно. — Я еду в Ленинград в лётную школу поступать. Я решил, что лётчиком буду, и я добьюсь, чего захотел! а не добьюсь… не знаю уж… Лучше бы мне не жить тогда…
Алёшка сказал и быстро взглянул на товарища — не посмеялся ли тот.
— Это здорово, — помолчав, протяжно ответил бывалый человек. — Это здорово.
Он был ошарашен, почти подавлен и не смеялся.
— Это здорово, Алёшка…
Мальчики уже пробрались на вокзал и заприметили вагон, под который надо было нырнуть Алёшке.
— Я скажу: так и так, как сын красного партизана, хочу служить в Красной Армии… Я смело, прямо скажу, меня возьмут… — говорил Алёшка в сотый раз и вдруг, спохватившись, вцепился в Сенькин рукав. — Сенька! — воскликнул он. — Давай вместе! А? Попросимся вместе. А? Уполномоченный говорил — берут беспризорников в Красную Армию, выручают.
Круглое Сенькино лицо стало вытягиваться, и лоб собрался в гармошку.
— Подумать надо, — медленно сказал он.
— Да чего думать-то? Не хочешь? Так и говори.
— Подумать надо, — ещё раз протянул Сенька и потом, поёжившись, робко взглянул на Алёшку и сказал: — Ладно! Надумаю, так приеду, отыщу тебя.
— Так ты приезжай, смотри. Вместе будем. Ну что? Пора? Пора уже?
Алёшка был как в горячке. Он то схватывал Сеньку за руку, то, ёжась, быстро озирался по сторонам, точно боялся погони…
— Так приедешь, Сенька?
— Приеду…
— Ну прощай, смотри… Постой! А встретимся-то где?! — Это Алёшка прокричал уже почти из-под вагона, забыв, что его могут увидеть.
— Ах ты… верно, — всполошился Сенька и крикнул вдогонку: — На Неве. Около сфинкса…
— Где, где? Кто? Кто это такой?
— У сфинкса, у сфинкса! — кричал Сенька. — Там увидишь… Ой, не понял… Забудет… — Поезд отошёл на Ленинград.
Медленно шёл Сенька Пальчик от вокзала к своим и думал об Алёшке: «Упорный какой… Вот уж упорный. Героем, говорит, буду… Как же, держи карман. Будешь, как привязанный, да и только… Псих какой-то».