Пимокаты с Алтайских (повести)
Шрифт:
— Не Щетин, а Штеттин, — вяло сказал учитель. — Да вы вовсе не о том…
— В Германии правит царь Вильгельм, а у нас царя нет, — вдруг сказал Кешка радостно. — У Иванова так и написано: Вильгельм Второй.
— Садитесь, — кисло усмехнулся Алексан Ваныч и вздохнул: — В Германии давно нет Вильгельма Второго.
Учитель вылез из-за журнала, подпёр голову ладонью и задумался, глядя вдаль.
— Ну, нет так нет, тем лучше, — совсем развеселился Кешка, — а я думал, что есть… Вильгельм Второй.
— К следующему разу я вновь
— Ох, и не люблю я географию, — сказал Ванька. — Ну на кой мне леший про Германию учить?.. Всё равно никуда дальше Барнаула не попадёшь…
— Звонок! — насторожился Мотька. — Ну, ребята…
Кошка загремела как набат на пожаре. Женька сунул её под барнаулку, и мы ринулись из класса.
На этот раз мы даже не подначивали маленьких. Мы кричали ребятам нашей группы: «Ребята, песталоцы заедаются» и со всех ног бежали на улицу.
— Бей! — закричал Женька, дико размахивая кошкой.
Песталоцы не ожидали нападения — они испугались и сразу побежали к лестнице.
— Э, струсили, буржуи недорезанные! — визжал Кешка. — Знай жультрестовцев!
— Знай жультрестовцев! — ревел Женька, и кошка летала над его головой, как аэроплан-истребитель.
— Знай общество голубятников! — кричал Ванька.
Он повалил какого-то песталоца наземь и натирал ему щёки снегом. Песталоц визжал как резаный: «Пимокат проклятый, отстань!» Ванька пихал ему за шиворот сосульки: «Вот тебе за пимокатов!»
— На парадную, Ванька! Брось его, на парадную! — закричал я, на бегу комкая снежок.
Мы бежали на парадную, следом за нами бежал весь наш класс, но песталоцы успели вскочить в переднюю и крепко держали тяжёлую дверь изнутри. Они сидели за стеклом как в аквариуме. Мы отдирали дверь, выли, прыгали, плевали на стекло. Схватившись за блестящую медную ручку, с рёвом тянули дверь к себе. Дверь го открывалась на минутку, то опять захлопывалась.
— Ребята! Да припереть их колом! — орал Кешка.
Несколько мальчишек притащили обледенелый кол, и мы крепко припёрли им парадную.
— Ура! — заорали мы, а Женька уже командовал:
— Бей с чёрного хода!
Мы со всех ног кинулись на чёрный ход. Крича и галдя, все в снегу, потные, мы ворвались в школу песталоцев и бежали через залы и коридоры к парадной, чтобы напасть на врага с тыла. Но в тёплом, светлом коридоре нам дорогу перерезали старшие песталоцы.
— Куда лезете?! — прошипел один, в форме реалиста, и схватил меня за ухо цепкими, холодными пальцами. — Больно? — спрашивал он, выкручивая мне ухо. — Больно?
— Долой пролетариат! — заорал другой, ударяя меня под ложечку головой. Я покатился с лестницы кубарем, через меня перемахнул Женька.
— Бей по стёклам! — заорал побагровевший Женька, сплёвывая кровь. — Парадную, парадную разнести!
Мы опять кинулись к парадной, ничего не видя от злости. Мы добежали до двери. Женька уже занёс свою страшную кошку, как вдруг мы заметили, что кол отброшен и парадная открыта настежь. Мы ворвались на лестницу и, перескакивая через ступеньки, бросились на верхнюю площадку. И тут мы остановились как вкопанные. Женькина кошка тихо звякнула о ступеньку. Песталоцев не было; на верхней площадке лестницы стояли неизвестные нам люди — взрослые.
Их было трое. Один в тулупе и папахе, нахмуренный, толстый, другой в драном пальтишке и форменной студенческой фуражке, а третий — он удивил нас больше всех — третий был в прямой военной шинели и распахнутой будёновке. Два блестящих жёлтых костыля торчали у него из-под мышек; он твёрдо опирался на них. Целую огромную минуту было так тихо, что все услышали, как у Мотьки из носу капнула на каменную ступеньку капля крови: он даже не мог поднять руку, чтоб вытереть разбитый нос.
— Ну, банда, по местам! — тихо, но грозно сказал толстый.
Мы без возражений спустились вниз и побрели в класс. Каждый молча вытирал с лица кровь, растаявший снег и грязь, вытряхивал рукава.
Мы молча вошли в класс и, не глядя ни на кого, пробрались к себе на камчатку. Почти следом за нами в класс вошли незнакомцы. Костыли хромого резко и сухо постукивали о пол. Хромой неторопливо снял будёновку, положил её на стол. Он смотрел на класс строго. Когда стало тихо как в могиле, он выступил вперёд, прочно укрепился на костылях и сказал громко:
— Драка между двумя школами в условиях Советской власти — это позор.
IV. РАЗРЫВ
Я никогда так быстро не бежал в школу, как в тот понедельник. После драки и собрания мы не виделись друг с другом, потому что на следующий день, в воскресенье, была такая пурга. что из дома носа нельзя было высунуть. Барнаул кипел, как молоко в кастрюле. А сегодня утром ребята почему-то не зашли за мной.
Я бежал один по узенькой тропке на мостках, пимы тонули в снегу, барнаулка раздувалась.
Володька ковылял за мной и, чтобы не отстать, всё время хватался за мой подол.
— Коль… а, Коль… — говорил он — А ты меня туда запишешь?
— Нет.
— Почему?
— У тебя нос не дорос… Ты ещё по складам читаешь…
— Не ври… Я и про себя могу.
— Про себя, а всё равно по складам… Да чего ты за шубу-то уцепился? Думаешь, тебя там так водить и будут?
Володька отпустил мой подол, а потом опять схватился и заскулил:
— Коль… запиши меня туда… Скажи — братишка тоже хочет, а?
Наконец мы добежали до школы. Заворачивая к себе во двор, я поглядел на стеклянную молчаливую дверь песталоцев и вспомнил о драке в субботу.