Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)
Шрифт:
38. Относительно того, как могла быть «артикулирована» эта санкция, Л. Прайсман пишет:
Наверно, теперь трудно установить точно, что произошло на самом деле между Азефом и Рутенбергом. Видимо, Азеф дал разрешение на убийство одного Гапона, но сделал это в настолько завуалированной, скрытой форме, что нужно было очень сильно желать убить Гапона, чтобы понять этот намек. Это мог быть ленивый кивок головой, столь присущий Азефу, или брошенная в разговоре, может быть даже телефонная, фраза Азефа о том, что Рутенберг может убираться к черту <…> Так, что я полагаю,
39. Историк A.B. Чудинов, ссылаясь на семейное предание, пишет об участии в казни своего прадеда Александра Игнатьевича Чудинова (1885–1923), см.: Чудинов 2000: 173-74 (здесь же его биографическая справка).
40. Правда, в следующем номере газеты (№ 10808. 17 апреля. С. 2) исчезнувшей слушательнице сельскохозяйственных курсов возвращена ее «законная» (?) фамилия Бельштейн.
41. Сам Л.Г. Дейч придерживался мнения, что Гапона можно было не убивать и совершивший этот акт Рутенберг действовал как авантюрист:
Нельзя поэтому признать, – писал он в книге «Провокаторы и террор», – что роль Рутенберга в Гапониаде безукоризненна: будучи спасителем Гапона 9-го января, он же, всего год и два месяца спустя, взялся организовать его убийство, исполняя волю гнусного провокатора Азефа. В качестве предателя Гапон ни для кого не был опасен, поэтому достаточно было опубликовать о том, что он продался полиции. Его можно было пощадить, в особенности ввиду несомненных его заслуг в январе 1905 г.
Конец Гапона вызывает к нему презрение и отвращение. Трудно помириться с мыслью, что этот столь стремительно поднявшийся на неимоверную высоту человек так быстро и низко пал. Долю вины в последнем <…> Рутенберг пожелал взвалить на «заграничную интеллигенцию», но в действительности она целиком принадлежит ему и его товарищам. Если даже судить только на основании его собственной исповеди, надо признать, что в его поведении было немало авантюризма, но он, конечно, этого совсем не замечает (Дейч 1926а: 79–80).
42. Не исключено, что роман С. Мстиславского вольно или невольно перекликался с памятным для его поколения «Конем бледным» Савинкова, где в одном из монологов Жоржа есть также сравнение революционного террора с трагическим балаганоми отсылка к блоковскому «Балаганчику»:
Мне скучно жить. Сегодня, как завтра, и вчера, как сегодня. Тот же молочный туман, те же серые будни. Та же любовь, та же смерть. Жизнь, как тесная улица: дома старые, низкие, плоские крыши, фабричные трубы. Черный лес каменных труб.
Вот театр марионеток. Взвился занавес: мы на сцене. Бледный Пьерро полюбил Пьерретту. Он клянется в вечной любви. У Пьерретты жених. Хлопает игрушечный пистолет, льется кровь – красный клюквенный сок. <…>
Сегодня на сцене я, Федор, Ваня, губернатор. Льется кровь. Завтра тащат меня. На сцене
43. Это реальная деталь: одну из комнат на даче Рутенберг действительно приказал оклеить обоями, но ввиду малого задатка (он снял дачу за 190 руб., а в качестве задатка оставил только 10) сторож этого приказания не выполнил. После второго визита и оставленных 30 рублей комната была оклеена обоями.
44. Несколько главок из романа, в которых описываются подготовка к гапоновской экзекуции и она сама, С. Мстиславский издал отдельной брошюрой под названием «Смерть Гапона» (Мстиславский 1928b).
45. В некрологе Р. Гуля Б. Филиппов вспоминал о его визите в лагерь ди-пи «Шляйсхайм» в июне 1949 г. и чтении там этого романа:
Вспоминается чтение Романа Борисовича в лагере ди-пи «Шляйсхайм», близ Мюнхена, в июне 1949 года. Перед большой аудиторией «перемещенных лиц» читал Гуль отрывки из своего романа об Азефе и Савинкове – «Генерал БО». Аудитория была самая разношерстная: от белградских зубров-монархистов до вчерашних комсомольцев послевоенной эмиграции. Среди слушателей вспоминаю писателей и поэтов как первой, так и второй эмиграции: Ивана Елагина и Ольгу Анстей, Бориса Нарциссова и Ирину Бушман, Геннадия Панина и Евгения Тверского, и многих других. И вся аудитория была захвачена и самим повествованием, и самой манерой гулевского чтения: читал он просто, но выразительно, – и говор его был каким-то великорусски-круглым, необычайно подходящим к характеру «Генерала БО» (Филиппов 1986: 3).
46. Опасался этого Рутенберг, конечно, напрасно, поскольку сам Азеф, «виртуоз конспирации», сделал все возможное, чтобы полностью скрыть свои следы. Он настолько в этом преуспел, что его считали мертвым, см. в письме С.В. Зубатова А.И. Спиридовичу от 7 августа 1916 г., в котором он пишет об Азефе как о покойнике и спрашивает своего корреспондента, не знает ли тот, при каких обстоятельствах его не стало (Зубатов 1922: 281). Иной миф об Азефе отразился в представлении левых эсеров, полагавших, что германское правительство якобы прислало его в Москву в помощь послу В. Мирбаху, куда он прибыл неопознанным и где был должен наладить сеть агентурной работы (Красная книга 1989, I: 209-10).
47. ГА РФ. Ф. 5831. On. 1. Ед. хр. 174. Л. 11. О месте пребывания Азефа в это время ничего известно не было; ходили даже слухи, что он, изменив внешность, вернулся в Россию и служит в Департаменте полиции.
48. ГА РФ. Ф. 5802. Оп. 2. Ед. хр. 766. A. 1.
49. Там же. Л. 2. (Ольга Николаевна жила в это время в Париже по адресу: 7 bis, rue Guerard Fontenay aux Roses.)
50. Справедливости ради следует отметить, что Рутенберг и в других случаях не поддавался сладостному «агиографическому соблазну», см., например, в его письме Я. Ландау (15 декабря 1930 г.), приславшему из Нью-Йорка статью М. Левина «Pinhas Rutenberg – An