Пионерский гамбит 2
Шрифт:
— Кирилл, а что у вас все-таки произошло с газетой? — спросила Елена Евгеньевна.
— А, — я махнул рукой. — Ничего. Наверное, Бодя обиделся, что его в редакцию не позвали.
— И что ты будешь дальше делать? — осторожно спросила она.
— Я? Ничего? — хмыкнул я. — Нормальная же газета, пусть делает и дальше…
— А ты не думаешь, что такая безынициативность — это не очень хорошо? — вожатая склонила голову.
— А что, нужно устроить в отряде еще одну разборку вроде вчерашней? — я усмехнулся. И мне тут же стало стыдно, потому что лицо вожатой стало вдруг замкнутым и отрешенным. —
— Я вчера после отбоя разговаривала с Мариной Климовной, — сказала вожатая. — Она показала мне вашу газету.
— Скажите честно, вы пошли с нами, чтобы со мной это обсудить? — я остановился и посмотрел на вожатую.
— Нет, конечно, — сказала она. — Просто к слову пришлось…
Я посмотрел на Цицерону. Она с независимым видом смотрела вперед. И ее лицо выражало собой фразу «я же говорила!»
— Тогда давайте уже заниматься, — я подмигнул. — Поговорим как-нибудь потом, ладно?
Четыре круга бега дались мне сегодня уже почти легко. Я, конечно, взмок, но в боку больше не кололо так яростно, как в первый раз. Да и ноги больше не норовили споткнуться об каждый резиновый коврик под ногами. На четвертом круге я даже ускорился и подумал, что можно увеличить дистанцию, но решил не рисковать. Кто его знает, этот организм Кирилла, вдруг ему вредно перенапрягаться?
И выход на брусьях у меня начал получаться гладко. До гимнастов далеко, конечно, но уже хоть что-то.
Краем глаза я следил за вожатой. Она тоже бегала и делала всякие упражнения, но лицо ее было напряженным. Похоже, ей больше хотелось поговорить, чем позаниматься. И возможно даже не про эту дурацкую газету вовсе, а так, вообще. Расслабиться, пожаловаться на жизнь, просто поболтать. Нда, ее можно понять. Напарник-воспитатель ведет себя как кусок говна, постоянно где-то пропадает, бухает напропалую с физруком, а отряд ей в этот раз достался сильно хуже предыдущего. С какими-то интригами, возней подковерной, да и особых талантов не завезли. А успехов требуют именно с нее. И стыдят, наверняка, на вожатских сборищах, что она такая тряпка, что не может всех вдохновить и организовать.
Я подошел к Цицероне.
— Ань, — прошептал я. — Кажется у нашей Елены Евгеньевны какие-то проблемы. Может, окажем человеку моральную поддержку, ты не против?
— У вас вчера что-то случилось в отряде? — шепотом же спросила Цицерона.
— Ага, все переругались и не помирились, — хмыкнул я.
— Классика, — усмехнулась Цицерона. — У нас есть москвичи в отряде, так что я очень хорошо это понимаю.
— Елена Евгеньевна, — позвал я. — Идите к нам, давайте отдохнем!
Вожатая прервала свои приседания, стерла со лба пот ладошкой и подошла к нам.
— Вы такая грустная, у вас что-то случилось? — спросила Цицерона.
Вожатая облокотилась на столб брусьев. Посмотрела сначала на меня, потом на Цицерону.
— Вы что, думаете, что я сейчас буду вам жаловаться? — спросила она не то с вызовом, не то с поддельной строгостью.
— А кому же вам еще пожаловаться? — я пожал плечами. — Артур Георгиевич где-то опять загулял, у других вожатых есть свои проблемы. А мы… Ну, согласитесь, не самый худший
— Жаловаться плохо, — вожатая вздохнула и села прямо на землю.
— Мы никому не расскажем, Елена Евгеньвна, — сказала Цицерона и понимающе улыбнулась. Умная девочка, она мне сразу понравилась. Еще с момента нашего знакомства.
— Я думала, что вторая смена будет легче, — грустно сказала вожатая. — Но получается почему-то только хуже. У Сережи… Ну, в смысле, Сергея Сергей Петровича опыта особого не было, но он хотя бы старался. А Артур Георгиевич… Его никогда нет на месте. Я просто не знаю, что теперь делать. Если наш отряд не выступит, мне объявят выговор. Газета… Ой, ладно, газета тут вообще ни при чем… Как-то все вместе навалилось, теперь просто из рук все валится, кажется, что не получается вообще ничего… А еще эти записки непонятно от кого…
— Какие записки? — спросил я.
— Кто-то под дверь подсовывает, — Елена Евгеньевна крепко зажмурилась, будто пыталась не заплакать. — Гадости всякие пишет. Ой, нет-нет. Если буду продолжать жаловаться, то вообще расклеюсь и расплачусь.
— Вообще-то записки с гадостями — это не совсем жалоба, — серьезно сказал я. — Это же значит, что кто-то в нашем отряде намеренно портит вам жизнь. Этого человека надо за руку поймать и наказать, а не терпеть выходки.
— А почему ты думаешь, что это кто-то из отряда? — вздохнула Елена Евгеньевна. — Кто угодно может быть…
— Такие вещи обычно делает лицо заинтересованное, — я пожал плечами. — Кому угодно незачем.
— Да глупости это все, — вожатая махнула рукой. Как-то нервно. — Просто кто-то по-дурацки пошутил, зачем раздувать…
Ее лицо было и так разрумянившимся после упражнений, но тут явно покраснело еще больше. Как будто она сначала сказала, а потом пожалела, что сказала. А в каком случае у нас боятся ловить преступника за руку? Ну, если это не вооруженный до зубов громила, конечно… Похоже, что в одной из записок был тот самый компромат, который и вбил клин между Еленой Евгеньевной и Мамоновым. Это пока догадка, конечно… И обсуждать ее лучше не при Цицероне. Она, конечно, «свой парень», но личные секреты — дело такое…
— А вам понравилась наша газета, Елена Евгеньевна? — решил я сменить тему.
— Что? — встрепенулась вожатая.
— Ну, вы сказали, что Марина Климовна вам показала наши «Сигнальные огни». И как вам?
— По-моему, очень здорово, — серьезно сказала Елена Евгеньевна. — Не понимаю, что ее так взбесило. Да, получилось немного непривычно, шутки странноватые. Но это так необычно и оригинально. Я бы на ее месте похвалила вас за творческий подход, а не срывала бы тайно газету со стены.
— Она все еще злится? — спросил я.
— О, шипит, как кипящий чайник! — вожатая фыркнула. — Только я вам ничего не говорила, ладно?
— Да там же вроде ничего такого не было, — я задумчиво почесал в затылке. — Не на картинку же о покупке колорадских жуков она выбесилась…
— Нет, не на картинку, — Елена Евгеньевна снова фыркнула. — Там было письмо про мальчика, который боится белых танцев и все время убегает. Мне кажется, дело именно в нем.
— Что-то такое припоминаю смутно, — сказал я. — А при чем здесь Марина Климовна?